Сергей Баландин

«ПЯТОЕ ЕВАНГЕЛИЕ»

ОПИСАНИЕ СВЯТЫХ МЕСТ В ИЗРАИЛЕ С КОММЕНТАРИЯМИ И РАЗМЫШЛЕНИЯМИ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЭКЗЕГЕТИКА ЧЕЛОВЕКА

«…я называю легенды реальностью, реальностью опыта восторженных душ, реальностью, рождающейся в каждом чистом сердце, незамутненном хитростью и лукавством» [1].

Мартин Бубер

Глава первая

ЧТО ТАКОЕ МИСТИКА

Всякая религия, в отличие от материализма, основывается на том, что признает, кроме земной материальной реальности, существование некоей невидимой реальности, которая, впрочем, так же как и реальность видимая, может быть дана человеку в ощущениях: в видениях, откровениях и т. п. Эту реальность могут называть по-разному: Божественной, небесной, потусторонней, параллельным миром, астралом, в зависимости, от взглядов того или иного контактера или наблюдателя. Мы не знаем, подразумевается ли под этими понятиями одна и та же реальность или нет, но всех тех людей, которые так или иначе сталкиваются с подобного рода вещами, мы называем мистиками, ибо им открыто нечто тайное, что сокрыто от взора простых смертных. Ясное определение мистики дал Альберт Швейцер: “Мистика имеет место тогда, когда кто-либо почитает преодоленным разрыв между земным и неземным, временным и вечным и, все еще пребывая в земном и временном, переживает свое вхождение в неземное и вечное” [2].

Однако постигнуть мистическое в принципе доступно каждому, если не непосредственно, то, во всяком случае, опосредованно, изучая те предметы и явления, на которые мистическое оказало свое влияние. Это, прежде всего Священное Писание, а также Священное предание, являющееся своего рода мистическим откровением народа.

Не только в этом разделе книги, но и почти во всех последующих и предыдущих ее главах нам приходится постоянно обращаться к толкованию Священного предания – легенд, сказаний, мифов, которые складывались в процессе веков из свидетельств множества анонимных местных рассказчиков – очевидцев и не очевидцев, мистиков и просто фантазеров, искавших объяснения тайн Святой Земли в недрах своего сердца. Но это уже не миф, а факт, что сии апокрифы наше “Пятое Евангелие” давно включило в свой канон, ибо они стали неотъемлемым атрибутом этой земли, одним из ее памятников, который нельзя обойти без рассмотрения. Многие из этих легенд вошли в золотой фонд мировой культуры и стали основой для шедевров искусства и литературы. Но специфика настоящего раздела в том, что в него я старался включить христианские Святыни Эрец Исраэль не связанные непосредственно с Евангельскими событиями, но являющиеся скорее их продолжением и развитием, осуществляемым деяниями ранней Христианской Церкви, подвижничеством святых и беззаветным трудом на этой ниве Господней бесчисленных монахов, ставших и героями и соавторами нашего “Пятого Евангелия”, именно им мы обязаны сохранением Священного предания.

Конечно, нельзя смотреть на древние сказания таким же скептическим взглядом как мы привыкли смотреть порой на модные газетные утки современной бульварной прессы. У них и разные источники, разные причины возникновения и разные цели повествования. Прежде всего, миф – это народная метафизика, стремящаяся выйти за пределы конкретного факта, чего не скажешь о лишенных всякой мысли сенсациях, где главное – сам факт. Миф всегда преследует цель объяснить непонятную действительность, докопаться до ее сути, но не запутать читателя безалаберной галиматьей, а потому он всегда облагораживал и возвышал души верующих.

Древние евреи – пастухи, кочевники пустыни не создавали философских концепций и школ. Не знал их язык и необходимого словаря абстрактных понятий. Не поэтому ли Имя Сущий было впервые открыто евреям, когда они уже познакомились с цивилизованными формами жизни египтян, и то через образованного при дворе Фараона Моисея (согласно Библии (Исх. 3:14), до Моисея евреи не знали имени своего Бога). Даже нередко и современные интеллектуалы обнаруживают полную неспособность к абстрактному мышлению. Не это ли имел в виду Карл Маркс, когда ему приходилось разъяснять, что “стоимость, тем и отличается от вдовицы Квикли, что ее нельзя пощупать руками” [3]. А поскольку средний израильтянин мог связать имена только лишь с определенными чувственно-конкретными образами (с тем, что можно пощупать руками), птому и любое произнесенное им Имя Господне не могло быть не чем иным, как богохульством.

Бога не только нельзя пощупать руками, но и рассудком Его не постигнуть. Я не думаю, что и наши ученые умы могут притязать на постижение Его сакральной сути и дать нам какое-нибудь ясное представление о том, что есть Бог. Наиболее проницательные из них, изучая природу вещей и, не найдя Его там, приходят к выводу, что Его нет. И в одном они абсолютно правы – они Его действительно не видят, потому что ищут там, где Его увидеть нельзя, а главное, они Его ищут не так. Но тем не менее Он есть. Он обнаруживается в Действии Своего Провидения в осуществлении Своей воли, что есть любовь, всеобщее тяготение к красоте и совершенству в этом мире. Есть мудрецы, которые замечают определенные закономерности в природе и в этом умозрительно видят во всем присутствие Бога, но есть люди, которые могут видеть Его непосредственно, внутри самих себя, а уже через эту призму смотрят на все окружающее, и потому видят факты не такими, как они якобы есть, но и такими, какими им надлежит быть (“увидеть” на языке мистики означает осознать). Но они не знают, как еще можно выразить этот идеальный облик всего сущего как не в мистике мифа? Поэтому идеальный миф нисколько не менее реален и существенен для нас, чем случайный, несовершенный и противоречивый факт.

В нашей повседневной жизни мы постоянно сталкиваемся с такими реальностями, которые нельзя “пощупать руками”, и тем не менее в их существовании мы не сомневаемся. Так, например, никто не будет отрицать существования разума у смертного человека, но если мы будем искать разум в его теле и даже проведем трепанацию черепа, то, кроме отдельных клеток, сосудов и пр., ничего там не обнаружим. То же самое и в отношении произведений искусства. Можно, например, математически вычислить пропорции композиции симфонии Бетховена, обосновать закономерности гармонии, взаимодействия диссонансов и консонансов, что проистекает из физической природы звука, но, если вы лишены музыкальной восприимчивости, эта симфония так и останется для вас, в лучшем случае, математическим уравнением, может быть даже, и логичным, и красивым, но где здесь, спросите вы, заключены борьба, героика, трагизм и другие идеи, что составляют суть этого произведения? Если вы согласитесь со мной, что нельзя чисто материалистически подходить к анализу произведения искусства, то как тогда можно ограничиваться материализмом в отношении природы, отражением и копией которой является всякое произведение искусства? Как сказал Владимир Соловьев: “...говоря истину, материализм не говорит всей истины. Что вселенная состоит из силы и вещества, так же верно, как и то, что Венера Милосская состоит из мрамора, и, как это последнее утверждение не имеет никакого значения для художника, так же первое не имеет цены для философа” [4]. Другой русский философ, Семен Франк, писал: “Познание Бога, которое при этом достигается, осуществляется не органами внешних чувств и не умом, а именно “сердцем”, т. е. глубочайшим существом нашей собственной души, которому при этом изнутри открывается некая сверхмирная, сверхобъективная божественная реальность” [5].

Никто не будет отрицать необходимость рационального расчета в том же художественном творчестве. Но любой композитор или художник (если он не ремесленник, каких сейчас много) вам скажет, что теория в его работе есть лишь вспомогательный инструмент и что без вдохновения свыше создать что-либо достойное невозможно. Вдохновение же, откровение, наитие, озарение редко посещают меркантильные души, чтобы их получить, человек должен быть сам готов к их восприятию, прежде всего он должен очиститься от грязных и пошлых помыслов, что заполняют наши сердца. Поэтому, не изменив образа жизни, очистить сердце невозможно. А ведь сердце – это единственная область человека, где Господь может ему открыться полнее всего, сердце есть тот инструмент, который может проникнуть глубже рассудка и разума, может исследовать блаженство и боль, добро и зло. Сердце есть синтез чувства и разума, это своего рода осознанное подсознание.

Конечно, Бог открывается не только сердцу, но и разуму, и даже просто здравому смыслу, но лишь отчасти, в той форме, которая еще не способна проявлять ни веры, ни любви, ни поклонения. Так, для философов, Он обнаруживается в Своей бесконечности и непостижимости, в том, что ни одно из мыслимых определений не могут определить Его. Его назовут Творцом, но найдутся скептики, что спросят: а Кто сотворил Творца? “Не ошибешься, если назовешь Его Судьбой (Fatum), – учил стоик Сенека, – потому что судьба есть не что иное, как ряд связанных между собой причин, а Он – первопричина всего, от которой зависят все остальные (причины)” [6]. Но у Канта возник вопрос: “А Кто есть Причина первопричины?”. Он доказывает несостоятельность всех метафизических доказательств бытия Бога. Он рассматривает как “обманчивые” ряд основоположений и, между прочим: “...основоположение для заключения от невозможности бесконечного ряда данных друг за другом в чувственно воспринимаемом мире причин к некоей первой причине, на что принципы применения разума не дают нам основания даже в опыте и еще менее на то, чтобы это основоположение могло быть распространено за пределы опыта...” [7]. И в то же время он признает, что: “Эту высшую причину мы считаем безусловно необходимой, потому что признаем безусловно необходимым добраться до нее и не имеем никакого основания идти дальше нее. Поэтому мы замечаем, что у всех народов сквозь самое слепое многобожие все же пробиваются искры монотеизма, к которому привели нас не размышление и глубокая спекуляция, а лишь естественные пути обыденного рассудка, постепенно становившиеся понятными” [8].

Поэтому философия отцов Церкви всегда настаивала на непостижимости природы Бога, у них даже сложилась так называемая апофатическая теология, говорящая о том, что Бог не есть. (Апофазис, греч. αποφασις – отъятие). Так, пытаясь определить эту Причину, Дионисий Ареопагит пишет: “...Она не душа, не ум; ни воображения, или мнения, или слова, или разумения Она не имеет; и Она не есть ни слово, ни мысль: Она и словом не выразима и не уразумеваема; Она и не число, и не порядок, не величина и не малость, не равенство и не неравенство, не подобие и не отличие; и Она не стоит, не движется, не пребывает в покое, не имеет силы и не является ни силой, ни светом; Она не живет и не жизнь; Она не есть ни сущность, ни век, ни время; ей не свойственно умственное восприятие; Она не знание, не истина, не царство, не премудрость; Она не единое и не единство, не божественность или благость; Она не есть дух в известном нам смысле, не сыновство, не отцовство, ни что-либо другое из доступного нашему или чьему-нибудь из сущего восприятию; Она не что-то из не-сущего и не что-то из сущего; ни сущее не знает Ее такой, какова Она есть, ни Она не знает сущего таким, каково оно есть; Ей не свойственны ни слово, ни имя, ни знание; Она не тьма и не свет, не заблуждение и не истина; к Ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание; и когда мы прилагаем к Ней или отнимаем от Нее что-то из того, что за Ее пределами, мы и не прилагаем, и не отнимаем, поскольку выше всякого утверждения и единая Причина всего, и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной” [9].

В книге “О божественных именах” мы можем прочитать еще более потрясающее высказывание о Боге этого святого отца: “...Его же Самого не было, не будет и не бывало, он не возникал и не возникает, и – более того – Его нет” [10]. Каков богослов, а? И это было сказано в ту эпоху, когда в христианстве шла борьба за установление жестких догматов веры! Философ-мистик прежде всего должен углубляться в проблему, в отличие от школьного богословия, закостеневшего на повторении банальных трюизмов.

Максим Исповедник, комментируя книги этого анонимного мудреца (Дионисий Ареопагит – псевдоним), пишет: “Если слово “сущность” выводится из глагола “быть”, а с бытием связано представление о развитии, то несправедливо говорить о сущности применительно к Богу. Ибо Бог превосходит всяческую сущность, ничем из сущего не являясь, но будучи превыше сущего и Тем, из Кого сущее происходит”. И далее он поясняет: “...неведение о Боге людей, мудрых в божественном, не есть невежество, а есть – знание, в безмолвии постигшее, что Бог непознаваем”.

Это исключительно важные и мудрые слова, из которых следует, что истинное богословие, так же как и истинная наука, ничего о Боге не знает, кроме того, что знать о Нем невозможно.

Кто знает, что такое Бог, какой смысл вкладывается в это слово? Дурак скажет, что, мол, только «невежды» могут не знать это, но он-то человек «образованный», и потому у него есть на этот счет вполне определенные взгляды. Дураки всегда спорят друг с другом, доказывают, как правильно судить о Боге, как неправильно, они знают, что Богом является, что не является, сколько должно быть «богов», кто-то говорит, что только один, кто-то их насчитал три, кто-то тридцать тысяч, а кто-то ни одного. На самом же деле любое знание о Боге, как положительное, так и отрицательное, есть лжезнание, достойное только дураков. Атеистический дурак скажет, что Бог это то, чего нет, ибо это окончательно и бесповоротно доказала «наука», правда, не совсем понятно, как можно исследовать и доказывать «то, чего нет», ведь все равно остается неизвестным, что, собственно, отрицается? Религиозный дурак скажет: «А я знаю точно, что Бог есть, видел ли я Его сам, и как Он выглядит - не имеет значения, важно, что об этом написано в авторитетных книгах и об этом прожужжали нам уши попы, которых мы обязаны слушать, чтобы попасть в рай.

Мудрец же никогда ничего не знает, в лучшем случае он держит свои знания как гипотезы, поэтому его ум всегда гибок, восприимчив, открыт к познанию, к изменению мнения, к сопоставлению, к озарению, к творчеству. Он твердо знает только одно, что все вокруг него - тайна. В диспуте с отцом-иезуитом Ф. Ч. Коплстоном, Бертран Рассел на вопрос: «...будете ли вы утверждать, что не-существование Бога может быть доказано?», заявил: «Нет, этого я бы не стал говорить: моя позиция - это позиция агностика» [11]. И такая позиция гораздо ближе к Богу, чем дерзкая самоуверенность христианского философа, пытающегося вывести доказательства Бога из своего ограниченного ума логическим путем. Однако Рассел не был верующим, он, так же как и Коплстон, был человеком ума, а не сердца, хотя и более честным, он не пережил встречу с Божественным, он Его не знает.

Но верующий скажет: «Я не знаю. Что Это, для меня не имеет значения то, что написано в книгах, но я сам чувствую Это везде и всюду, пытаюсь Его определить, постигнуть; я знаю, что Это То, что во мне, и в тоже время бесконечно далеко от меня, и чем больше я думаю о Нем, тем больше тайн Он являет передо мной, я даже не знаю, как Это назвать, поэтому я условно называю Его «Бог». Доказать мои переживания невозможно, как невозможно доказать, что симфония Моцарта прекрасна, особенно тому, кто ее никогда не слышал, но вы можете также пережить мой опыт, если пройдете тот же путь, что и я». Это путь мистика, и паломничество по этому пути может совершить каждый.

Если вы приезжаете на Святые места, чтобы познать Бога, вы должны быть открытыми и доступными, способными слушать, удивляться, быть готовыми к неожиданному; вы должны даже забыть, что места сии Святые, и посему, мол, надо к ним относиться определенным образом, вы должны их пережить в сердце своем, постараться представить в своем воображении то, что здесь когда-то происходило, быть просто зрителями наблюдателями, и тогда, я уверен, нечто будет открыто вам. Когда вы что-то знаете, держите в своем уме, вы не только не способны к дальнейшему познанию (ведь у вас нет вопроса, его место занято лжезнанием), но вы и не способны слушать, вы слышите только себя, вы как бы говорите: «Вот какой я интеллектуальный, знающий, как я хорошо разбираюсь в истории, как я умею почитать Святыни», но саму Святыню вы слушать не хотите, вам даже нечего у нее спросить. Если вы не испытываете на Святом месте религиозного экстаза, не надо лицемерить и читать фальшивые молитвы, лучше проявите детское любопытство, рассмотрите Святыню, понаблюдайте за другими поклонниками, спросите в сердце своем: «Что особенного в этом месте, за что его почитают люди?», и тогда вы испытаете на себе Ответ. Он может открыться только смиренному, искреннему и страждущему сердцу, ибо, как сказал Иисус: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам…» (Мф. 11:25).

“Чистые сердцем Бога узрят”. Не значит ли это, что именно мудрость мира сего является своего рода заглушкой, препятствием, мешающим человеку непосредственно контактировать с Высшим Разумом? Современные психологи пришли к выводу, что бессознательное (в этом смысле оно близко религиозному понятию “сердце”) не является чем-то более низшим и примитивным по уровню по отношению к сознательному. Наоборот, они считают, что именно бессознательное является высшей формой психической деятельности человека. Самые гениальные идеи рождаются именно на бессознательном уровне, а потом уже обрабатываются рассудком. Не потому ли сознание древних, еще не забитое абстрактными понятиями, было намного свободнее и гибче нашего и потому легко проникало в суть сакральных истин.

Лютеранский священник и исследователь истории религии Корнелис Тиле писал: “Источник религии стоит, однако, поискать в том, что человек бессознательно несет в себе идею бесконечного, что он предрасположен к этому и что она составляет его человеческую сущность, все конечное он познает только через опыт, бесконечное же он имеет в себе. Только поверхностный материализм или рационализм могут называть это иллюзией” [12]. Значит, чтобы познать Бога, вовсе не нужно изучать окружающую действительность, не нужно философствовать, а все, что нужно – это докопаться до собственного сердца. Как это сделать? На это есть особые методы, требующие также и большого труда и тренировки, которые монахи называют умным деланием. Святой Григорий Палама учил, что созерцание исихастов не есть познание Бога, как в философии, а есть озарение и единение с Богом, превышая ум и чувства. Но все, что древние мистики открывали в своем сердце, не имело в философии адекватных понятий и могло быть выражено лишь при помощи символики мифа. Приобщаясь к духовным реальностям через иллюзорную внешнюю реальность притч и легенд, они верили в них как в свою историю, но эта история писалась не по летописям, документам и фактам, которые суть мертвые свидетели живого процесса. Эта история опять-таки выводилась из подсознания, из генетической памяти, которая не может фальсифицировать факты. Таким образом, древние знали больше, чем историю, они знали своего рода метаисторию, ее сакральную суть, свое в ней назначение и роль, они знали ее эсхатологический смысл.

Интересный психологический анализ мифов, с извлечением из него подлинных исторических событий попытался сделать Зигмунд Фрейд. Так же как он узнавал, исследуя подсознание своих пациентов, о давно забытых событиях, происходивших с ними в детстве, он решил пойти тем же путем от “сновидения народов”. Он понял, что мифы не высосаны из пальца, а суть запечатленные в подсознании (в сердце) подлинные события. Но он не понял, что истинный миф не бред неврастеника, а высшая, прекраснейшая духовная форма психической деятельности. Он писал: “Истины, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько искажены и систематически перелицованы, что масса людей не может признать в них правду. Это тот же самый случай, как когда мы рассказываем ребенку, что новорожденных приносит аист. Здесь мы тоже говорим истину в символическом облачении, ибо знаем, что означает эта большая птица. Но ребенок этого не знает, он улавливает только момент искажения, считает себя обманутым, и мы знаем, как часто его недоверие к взрослым и его строптивость бывают связаны как раз с таким его впечатлением. Мы пришли к убеждению, что лучше прекратить манипулирование символическими масками истины...” [13].

Значит, по Фрейду, я бы должен был молиться примерно так: “Отче наш, которого мы (или наши предки) когда-то убили и сожрали. Осталось твое имя в наших смутных воспоминаниях. Ты живешь в нашем подсознании. От тебя мы унаследовали наши внутренние побуждения: убивать, грабить бесчестить женщин, а также и всякого рода сексуальные извращения: Эдипов комплекс, инцест, садизм, и многие другие. Но у нас нет твоей решительности для претворения всех этих побуждений, ибо после твоего убийства нами овладел страх и раскаяние. Но когда мы совершаем психоаналитическую литургию и символически вновь пожираем твое тело, в нас входит твоя сила. И мы готовы применить в действии всю нашу потенцию или сублимировать ее по нашему усмотрению”.

Хороша религия, ничего не скажешь! У меня нет сомнений, что этот культ мог бы иметь вполне объяснимую научную обоснованность, но я бы все-таки скорее предпочел ему оргии африканских колдунов, ибо там, где работает сердце, всякая научная обоснованность становится излишней. Как он не понял, что для сердца меньше всего важен конкретный факт, а потому нет ничего абсурднее, как упрекать религию в том, что она строится на мифах. Совершенно несправедлив упрек по отношению к Христианской Церкви, которая-де приняла “выдуманную, поддельную правду за исторический отчет”. Напротив, мы знаем, что никто и никогда из христиан не считал Евангельское предание “историческим отчетом”, потому, что исторический отчет – это свидетельство людей (он, кстати, может быть, если и не лживым, то непреднамеренно ошибочным), а любой верующий относится к Евангелиям как к Слову Господнею, написанному на сердцах и говорящему не только о том, что было, а и о том, что будет и что должно быть, т. е. принимает это Слово именно как Благую Весть. Здесь таки я готов согласиться с фундаменталистами, что автор Священного Писания – Дух Святой, ибо, если бы авторами были люди, они бы обязательно говорили языком факта и исторического отчета, но Дух Святой, “глаголящий пророки” вдохновлял людей говорить языком символа, мифа и притчи, посредствам чего только лишь и можно приоткрыть тайну мистического невидимого мира. А ведь вся антихристианская критика построена на этом недоразумении.

И тем не менее мы не можем согласиться с тем, что канонические Евангелия – миф. Что есть Слово Господне и что есть история? Естественно, что указания места и времени распятия Христа – 14 нисана или 13 нисана – есть смутные воспоминания людей, но эти люди смогли донести, и есть все основания полагать, что дословно, подлинные слова Иисуса, которые в библеистике называются “логии” или “речения”, глубина и сила этих слов резко отличается от того наивного обрамления, фона, называемого критиками “историческими свидетельствами”. Если считать и сами эти предания Божественным откровением, то писавшему вовсе не нужно было самому быть свидетелем описываемых им событий, не обязательно и жить в то время, когда они происходили, ведь все это им в точности сообщает Святой Дух. Я не берусь здесь утверждать или опровергать саму возможность получения информации сенситивным способом, при том, что известно множество фактов таких откровений и ясновиденей, когда люди во сне или в трансе отчетливо видят как происходило то или иное событие, и их показания впоследствии подтверждаются вещественными доказательствами (кстати, благодаря сенситивам, было раскрыто множество преступлений), но никому не приходило в голову считать такие парапсихические явления Божественным откровением, поскольку ничего Божественного в такой информации не содержится. Современные психологи, такие, как Раймонд Моуди, например, даже разрабатывают методы проведения сеансов психической регрессии, при которых человек, как некоторые объясняют, переживает свои “прошлые жизни, воплощения”. Не исключено, что скоро каждый из нас во время такого сеанса сможет побывать в древнем Риме или Иерусалиме и своими глазами увидеть те события, которые тогда происходили. Может быть даже, таким образом когда-нибудь будут изучать историю.

Но именно учение Иисуса нам говорит, что не знаниями спасается человек, а верой, и предписывает искать Божественное не в фактах и знамениях, а в мыслях и поступках, в самом пути человека, ибо все, что есть факт – уже не Божественное, а имеет отношение к миру материальному и миру человеческому. Ну допустим, я поверю, что какие-то давно минувшие события происходили в такой-то последовательности, а вы будете считать, что они происходили иначе, ну и что из этого? Значит ли это, что тот, кто знает лучше историю, – больше праведник? И нет для нас никакой практической пользы от такой “веры” – ну что с того, что вы поверите, что где-то воскресили мертвого человека, а кто-то, наоборот, сумел “побывать” в мире ином; сама по себе эта информация не поможет вам ни воскресить кого-либо, ни научиться общаться с усопшими. Не поможет вам даже личное знакомство с таким “магом”. Какую же пользу могут иметь для нас поиски “научного” подтверждения исторической достоверности Иисуса? Разве что для праздного любопытства, но для собственного духовного прозрения никакой пользы в этом нет.

Мне даже кажется, что есть какая-то высшая мудрость в том, что верующие почти забыли об историческом Человеке Иисусе. Христос Бог – Он не должен быть всегда конкретным, ибо все конкретное, действительное – смертно. Он должен быть Словом, Образом, Идеалом, для каждого каким-то иным, особенным и все-таки настоящим, истинным и универсальным. Критики мифологисты думают, что, заметив аналогии Евангельских сказаний с мифами других народов, они тем самым опровергают религию, но с нашей точки зрения эти аналогии, наоборот, доказывают универсальность Божественного Откровения. Все мифы набожных людей имеют один Источник. Он хранится в подсознании людей, в их генетической памяти, и этот Источник – Вселенский Христос. Иисус посеял в истории Семя – Себя, реального Сына Человеческого, но это семя умерло, т. е. претерпело метаморфозы, проросло, и потому принесло много плода, выкристаллизовалось в народной мистике в Иисуса Сына Божьего, чье бытие не ограничено ни временем, ни пространством. Как учил Сам Иисус: “...если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода” (Ин. 12:24); также и апостол Павел писал: “Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет” (1 Кор. 15:36). Но нашим критикам этих слов, к сожалению, не понять, они их, видимо, пропускают мимо ушей, или почва их душ слишком камениста, где ничто не умирает и ничто не прорастает, так и остаются они всю свою жизнь при одних и тех же твердых убеждениях без тени сомнения. Николай Бердяев писал: “Все полные значения события в жизни Христа протекали в экзистенциальном времени, во времени историческом они лишь просвечивают через отяжелевшую среду объективации. Метаисторическое никогда не вмешивается в историческое, история всегда искажает метаисторию, приспособляя ее к себе” [14]. Когда наши “просветители” объясняют нам религиозные мифы как “фантастическое отражение реальных событий”, их можно уподобить жильцам, проживающим в плохо оборудованном, неуютном доме, халтурно построенном рабочими-шабашниками, и вдруг, эти жильцы случайно узнают о существовании настоящего архитектурного проекта, настолько сильно расходящегося с тем, как его воплотили рабочие, что наши жильцы заключают: проект есть фантастическое отражение реальной деятельности наших рабочих.

Ошибка всех критиков как раз и состоит в том, что они ищут знамений, вещественных доказательств вере, а доказательства нужно искать не в знамениях, а в результатах, в непреложном осуществлении Слова Господня, в Его плодах. Как учил Иисус: “Итак по плодам их узнаете их” (Мф. 7:16-20). С другой стороны, у ложной веры как раз с “историческим отчетом”, скорее всего, будет все в порядке: “Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных” (Мф. 24:24). Этим бы балбесам-критикам понять, что Новый Завет имеет ценность для верующих только как Слово Господне, не в букве, а в духе, именно как Его Завет, Союз, Обетование, а вовсе не как исторический документ и не как литературный, культурный или какой-нибудь еще иной памятник, вопрос о подлинности которого пытаются рассматривать критики; но никто из них не попытался проанализировать, каким образом Евангельские глаголы выражают Дух Святой, ибо они вообще не знают, ни что есть Дух, ни что есть Святое.  Вместо этого они снова и снова упираются рогом в одни и те же несущественные факты и, споря с верующими, пускаются в пустые словопрения, не понимая, что, пока не удастся прийти с оппонентами к единомыслию по главному вопросу – в том, что Новый Завет не имеет в себе ничего Святого, а есть только лишь человеческий вымысел, все дальнейшие рассуждения не имеют смысла.

Даже в отношении исторической истины критику, по-моему, следует начинать с главного вопроса: кто Иисус? Христос или нет? Воскрес или не воскрес? Если Он не воскрес, то вся эта история мгновенно потеряет для нас всякий интерес. А если Он воскрес, то ни один т. н. довод, ставящий под сомнение все прочие Его чудеса, здесь также не может иметь никакой силы, ибо если возможно первое, то почему не возможно второе? Но об этом мы поговорим в следующей части. В этой же части, мы будем рассматривать Священное Предание в плане экзегетики мифа, а для мифа всегда больше имеет значение сущность, чем ее конкретное проявление. Мистик интересуется тем, что есть и что будет, а не тем, что было, ибо что это в принципе для нас меняет, если мы будем лучше знать, в какой последовательности и в каком месте происходили те или иные события, если Христос существует здесь, теперь и всегда, более того, Он – в нас, и никто не уйдет от Его суда? Ведь как бы подробно вы ни знали факты из биографии судьи, это не спасет вас от его приговора.

Не имея всего арсенала современных знаний и средств исследования, отцы Церкви проявляли гораздо больше здравого смысла в отношении Священного Писания, чем некоторые современные “образованные” библеисты и ортодоксальные теологи. Они не боялись интерпретировать сказания аллегорически, выводя из них философию, применяя к христианству метод аллегорического толкования мифов философов-стоиков. Так, например, Ориген пишет: “Ужели одним только грекам возможно провидеть свои философские взгляды в прикровенной форме, или может быть, также и египтянам и другим варварским народам, которые похваляются тем, что в их мистериях (скрывается) истина” [15]. О Священном Писании Ориген пишет так: “Из чтения книг пророческих, в которых предметом описания хотя и является история, но не в форме связного исторического рассказа, можно вынести убеждения, что все эти исторические отрывки записаны для того собственно, чтобы можно было толковать иносказательно” [16]. В отношении чудес и знамений, описанных в Новом Завете, Ориген говорит: “...ученики Иисуса совершали даже более великие знамения сравнительно с теми доступными восприятию чувств знамениями, которые сотворил Он, – и это согласно с собственным обетованием Иисуса. “Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит” (Ин. 14:12). Так теперь постоянно отверзаются глаза у слепых духом; и уши, закрытые раньше для учения добродетели, стали с готовностью внимать учению о Боге; у многих, раньше было хромание, как выражается Писание, в хождении внутреннего человека, но теперь, когда вера вылечила их, они стали быстро ходить и даже не с обычной скоростью, но подобно оленю, этому врагу змей, которому ни малейшего вреда не приносит яд ехидн. Даже эти хромые, после своего исцеления, получают от Иисуса власть наступить своими ранее хромавшими ногами на змей и скорпионов нечестия и вообще на всякую силу вражескую и при этом, наступая, нисколько не терпеть вреда” [17].

Но так, как Ориген, мыслили не все, кому-то же был интерес распространять чудовищную ересь о “богодухновенности” и абсолютной исторической достоверности каждой буквы Священного Писания. Будто авторы Библии не несут никакой личной ответственности за ту информацию, которую они нам передали, и все претензии за качество ее содержания и стиль, мол, следует предъявлять только к Самому Богу. Роль наших грешных пророков, оказывается, очень ничтожна, подобно моему компьютеру, в который я заношу нужные мне данные. А поскольку все данные, хоть и в разные “компьютеры” вкладывал Сам Господь, а Он непогрешим, нужно как-то объяснять их противоречия. Так, например, некоторыми богословами высказывалось предположение, что было две Марии Магдалины. Но если уж быть последовательным, то следует признать также, что было как минимум два Иисуса. И надо же было случиться такому совпадению, что, кроме того, что эти Иисусы были тезки, они жили почти в одно и то же время, находились почти рядом, делая одно и то же дело ничего не зная друг о друге! У каждого из Них была своя компания учеников и единомышленников почти с одинаковыми именами. Но не все они совпадали. Так, только у Первого Иисуса был некто по имени Варфоломей, зато только у Второго – Нафанаил. Не совсем понятно, в какой компании был Левий-Фаддей, а в какой Иуда Иаковлев. И так уж произошло, когда у второй компании 14-го Нисана их Учитель умирал на кресте, первая, как ни в чем не бывало, собралась вместе со своим Наставником на пасхальный седер.

К этим выводам мы должны необходимо прийти, будучи строгими последователями фундаменталистской ереси, но если наши мозги не зациклились на этой чуши, мы скажем, что был только Один Иисус и одна Мария Магдалина, была только одна Тайная вечеря, хотя и не знаем точно, 13-го или 14-го Нисана, а может быть, и совсем в другое время, но это не суть важно. Да, авторы в своих мемуарах могут изменять порядок событий, могут что-то забыть, могут вспомнить слова Учителя, сказанные при иных обстоятельствах, что же, разве из этого следует, что они преднамеренно направляют наше следствие по ложному следу, чтобы оставить нас в дураках? Но какой криминалист скажет мне мотивы этого “преступления”? У Евангельских свидетелей мотив один – дать нам как можно нагляднее понять и представить себе то, что они видели своими глазами, почувствовать их потрясение от смысла увиденного, которое каждый из них пережил по-разному. Порой даже самые заурядные наши ощущения с трудом поддаются пересказу. Пациент, например, даже не всегда может толком объяснить своему врачу, где болит и как болит.

В конце концов, Библия писалась людьми. Ее авторы и сами всегда подчеркивали, что они просто обычные люди, не обладающие какими-то врожденными пророческими способностями наподобие оракулов, и даже далеко не праведники. Нигде и никто из них не сказал, что писал под диктовку Святого Духа слово в слово. (10 заповедей, по свидетельству Моисея, написал Сам Господь на скрижалях). И уж нигде не сказано, что евангелисты получили какое-то откровение свыше, разве что, кроме Иоанна, но есть все основания считать, что автор Апокалипсиса и автор Евангелия от Иоанна – не одно и то же лицо [18]. О своем откровении на пути в Дамаск, пишет и апостол Павел, но во всех своих посланиях он нигде не упоминает и не намекает, что пишет не от себя лично. Наоборот, он учит нас об относительной истинности всех человеческих свидетельств: “Бог верен, а всякий человек лжив” (Рим. 3:4), как бы повторяя знаменитый парадокс критянина Эпименида, о котором косвенно упоминает в другом месте: “Из них же самих один стихотворец сказал: “Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые” (Тит. 1:12).

Почему тот или иной текст признается священным? Ведь даже многие Евангелия, содержащие подлинные речения Господни, такими признаны не были. Нет такого, что если кто-то написал красивые и умные слова, они всем понравились и назавтра их объявили священными. Священные книги, какие бы они ни были умными и правильными, должны быть прежде всего древними и пройти длительную апробацию временем, они должны стать основой духовной жизни верующих, именно краеугольным камнем культуры. Таким “Камнем” для евреев стал Танах (Ветхий Завет), а впоследствии и Талмуд, для греков произведения древних поэтов Гомера и Гесиода, Для индусов Веды и Упанишады, и т. д. Христиане же приняли окончательно канон Нового Завета лишь спустя 300 лет после его написания. Только Лаодикейский поместный собор 364 года постановил считать каноническими четыре Евангелия: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна, основываясь при этом на том влиянии, которые оказали эти книги на развитие церквей.

Теперь же давайте перейдем от абстрактных рассуждений о мифах к рассмотрению самых что ни на есть достовернейших фактов и материалов нашего Пятого Евангелия, и следующая его страница – Монашество.