|
И эти сэры учат русских демократии?
Предисловие редакции интернет-газеты "Русь Православная" Чуть Путя перестал заглядывать в рот международной банкирской мафии, стоило ему начать что-то делать и для России, как "международная общественность" немедленно спустила на него всех собак. И в первую очередь, конечно, начались вопли о нарушении демократии в России. Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться? Международная сеть секретных концлагерей стремительно расползается из чумного Гуантанамо по всему миру. И лишь в самой Америке скупленная банкирами пресса ханжески лепечет что-то про независимые ветви власти, свободные их выборы и прочую власть народа. Когда же мы сталкиваемся с реальными случаями, то сразу видим, что начальник полиции у них там, в очаге демократии, - получает указания вовсе не от народа. И давит на своих бравых полицейских не меньше, чем давили в своё время парткомы КПСС на наших отцов и дедов в СССРе. Мы получили вчера страшный документ из Флориды. Из-за фотографий половина текста была урезана. Но мы решили, что восстановить текст важнее. Фотографии можно и потом - кроме двух: Текст статьи в комментариях не нуждается: читайте и рассылайте друзьям и в газеты. А вот мы хотели бы остановиться еще на одном аспекте: на судьбе этой бабульки. Всю жизнь она была учительницей литературы, учила детей добру, приходила домой затемно и до полуночи проверяла наши с вами тетрадки. Сын без надзору мог бы вырасти и шалопаем, но активно боролся с партмафией, арестовывался и сидел. С громадным трудом сумел перевезти одинокую старушку к себе в эмиграцию. И вот в свои 85-лет она худо-бедно живёт у моря с единственным сыном, никак не соглашающимся отдать её в богодельню. И тут приходят бушевские копы: сына лет на 8 в тюрьму законопатят, а её пускают по каким-то пересыльным камерам, где ни один человек не говорит по-нашенски, и она даже не понимает, что же это с нею в Америке приключилось, за что она арестована. "Она еще не догадалась, что это смерть пришла к ней в дом..." А мы от себя добавим, что это - бушевская демократия так проявила свою столь рекламируемую заботу о старой русской учительнице.
*********************************************** Евгений ЛЕЛЬ
Зараза Гуантанамо плывёт через Гольфстрим!
Вот вам мой горячий пример. Я был известным в своё время диссидентом, одним из ведущих помощников А.Сахарова по Югу России. Начинал первые демонстрации в Ростове-на-Дону, потом литовский Саюдис, мои репортажи о тбилисском побоище, Межрегиональная депутатская группа, ранний Ельцин. Американское посольство предложило моей семье убежище. Быть хорошим гражданином и хорошим отцом – это, к сожалению, не одно и то же. Пришлось подумать и о детях. Пусть бросит в меня камень тот, кто сделал больше. Американская демократия поразила нас тут своим совершенством. Я был влюблён в нее. И был готов броситься в бой на каждого, кто позволит себе расшатывать её священные устои. Наш опыт борьбы с кровавым КГБ помогал усматривать тлетворные зародыши там, где другие их по неопытности еще не замечали. Интернет позволял делиться своим опытом с борцами за демократию по всему миру. И вот вам – пытки и беззакония в экстерриториальном, изолированном он США Гуантанамо. Но мы ведь хорошо помним, как аукнулись в России – беззакония «революционной целесообразности» первых лет благородной поначалу революции? Нельзя ведь наступать повторно на те же самые грабли, господин Буш! Инфекция беззакония распространяется молниеносно и бесконтрольно. Законность очень трудно выращивать, а вот разрушить её – ничего не стоит. Вот посмотрите конкретно, господин президент, что у вас вышло, – в той самой возлелеенной вашим братцем Флориде, через узкий пролив от зачумлённого Гуантанамо. Итак, получив на тяжелой водительской дальнобойной работе инвалидность, я перебрался на склоне лет с Манхэттена во Флориду. Теперь я мог всё своё время посвятить анализу происходящих в обществе процессов. Все последние заметки мои и комментарии – посвящались язве нынешних дней: якобы «местным нарушениям законности» на изолированной в Карибском море международной тюрьме. Ни псевдонимы, ни иносказания не помогли мне укрыться от взращенного близорукими политиками дьявола. Он перебрался через Гольфстрим в самую цитадель демократии. И вот посмотрите на документальном примере, как теперь коснётся эта напасть – каждого из нас. Сейчас тут внизу пойдут чередою протокольные факты, взятые мною из жестоких событий последней недели. Можно даже сказать – биллетризированное заявление в прокуратуру. В нашей небольшой курортной деревушке – не без урода. Одна перезрелая бабёнка нашла себе развлечение – каждый вечер звонить в полицию на своих соседей. Её личное дело насчитывает уже в нашем местном участке около 900 фальшивых вызовов. Они просто не подтверждаются при прибытии полиции. Сидит, например, моя старушка-мама вечером под пальмою – и хлопает периодически приставучих комаров. Приезжает наряд полиции – поскольку поступил сигнал, что старушка избивает самою-себя. А виноват, мол, в этом её сын, поскольку не запер мамочку своевременно в тёмную кладовку. Полицейские приедут, посмеются вместе с нами, поставят очередную галочку в досье этой дамочки – и до следующего вечера. Эта идилия продолжалась до тех пор, покудова не выяснилось где-то там вверху, что этот сын еще и статьи против нео-консерваторов пишет – льёт воду на мельницу оппозиционных демократов. В Гуантанамо бы его пристроить, но он давным-давно уже законный гражданин Соединённых штатов, не за одного уже президента голосовал (вернее сказать – против кое-кого из них). Но Дьявол Беззакония – уже пересёк Гольфстрим! Перед Днём Независимости 3 июля 2007 мою бабульку сморил послеобеденный сон. Пользуясь случаем, вздемнул и я, поскольку обычно спать днём она мне не даёт. Вот и сейчас будит меня её громкое ААХ! Это она уже выспалась и без своей любимой клюки потеряла равновесие на развороте из спальни. – Ну что ты опять без палок! – сердито кричу я, вскакивая и поддерживая её. – Опять ты меня учишь! – ворчит она и заворачивает обратно в спальню. Но на том же повороте её снова заносит спросонья. Опирающейся рукою она сносит батарею бутылочек наших любимых специй возле мойки. – Врач велел – без палок не ходить! – кричу я ей со стороны глухого уха и удаляюсь в туалет. Покудова я там брился, слышу в зале вопли какие-то. Выхожу из ванной – а в зале у нас полицейский стоит. А напарник его сзади, на запирающейся на защелку веранде. – А что вы делаете в моем доме, сэры? – спрашиваю. – А мы преследуем преступника! – отвечают. – А где же он? – А вот давайте сейчас выйдем на улицу – и мы вам объясним. – Я после сна, как видите, – в одних трусах еще. И как раз чай собираюсь пить. Если вы таким образом хотите замаскировать нарушение вами закона – несанкционированное проникновение в жилище – то я вам не помощник. Я у себя дома. Мой дом – моя крепость. Я сел на свою койку и пододвинул главному копу (Mr.Horning) стул – в ногах правды нет! – Почему вы только что избили свою мамульку? – спрашивает. – С чего это вы взяли? Вон она гуляет под пальмами – бодра и весела. – Но она нам сказала, что вы только что избили её! – Извините, офиссэр: а на каком языке вы с нею разговаривали? Вы понимаете по-русски? Она по-англицки знает только YES, NO, OKey... – Тут только я задаю вопросы! Нам ваша соседка сказала, что сама всё видела! Сквозь узкие щелки, закрытых мною на время дневного сна вертикальных жалюзей, было видно, как на залитом солнцем доoатом тротуаре ехидно улыбалась, помахивая телефоном, та самая информаторша. – Так значит, вы меня обманули, сэр? Вовсе не мама сказала, а та самая соседка, что каждый день делает ложные вызовы? А уж ей-то откуда про это знать? Снаружи ничего ведь не видно, что именно происходит у нас в глубине комнаты. Я иногда даже в натуральном виде тут после душа разгуливаю, если бабульки дома нет. Не видно с улицы ничего. – Но мы же её видим сейчас? – Так это потому, что мы смотрим из затенённой мною комнаты – на солнечную полянку. А вот в обратном направлении видны лишь белые полоски жалюзей – с совершенно чёрными щелками между ними (это не считая бликов на стекле). Для того в магазинах и продают эти жалюзи, чтобы закрываться ими от нескромных взглядов, сэр!
– Не нужно учить меня физике. Если вы сейчас мне снова скажете, что не били свою старушку маму, то я вас арестую и отправлю в тюрягу! – Вы мне предлагаете соврать, что я её бил? И вот тогда вы меня не арестуете? Интересно! Мне в своё время так в КГБ обещали: сознайтесь – и вам ничего не будет! – Так что же вы тут натворили? – Абсолютно ничего криминального! – Вы арестованы! Мне заломили руки с двух сторон и надели наручники. – Дайте мне хоть штаны надеть и рубашку. Вот они висят. Ничего подобного. Меня так вот босиком, в одних трусах и вытолкнули на улицу, оборвав пару закрывающих веранду пластиковых ленточек. Мамулька к этому времени уже вернулась с прогулки и, радостно улыбаясь этим симпатичным гостям, направлялась к холодильнику, чтобы угостить их каким-нибудь виноградиком. Она не поняла еще, что это смерть её пришла в наш в дом. Увидев, что её сына уводят в кандалах – она истошно закричала: – No! No! This is my son! Не уводите его, он ни в чём не виноват! – Офиссэр, почему же вы её слов не слушаете? Ведь вы – её защищать сюда пришли? Ответа не нашлось. Напарник его в это время – не давал осчастливленной 85-летней бабульке бежать следом за уводимой в тюрьму – её последней опорой на белом свете. Подумайте, что творилось сейчас в душах этих симпатичных, неиспорченных еще ребят? Почему они на такое пошли? Это стало понятно – буквально через минуту: к стоявшим на обочине шоссе трём полицейским машинам – подъехал еще и начальник их участка (видно, неохотно выполняли подчинённые паскудный приказ). Незадействованный прежде полицейский подошел к машине, где я жарился на заднем сиденье:
– А кто вашу маму кормит и одевает? – Одевается сама. А кормлю последние 7 лет только я. Не заставишь, так и не поест – целые баталии каждое утро. Полицейский поморгал и вернулся к моему дому. Как я потом узнал, они вызвали скорую помощь и отправили совершенно здоровую бабку лечиться неизвестно от чего. Наверное – от моих побоев? Когда прежде бабульке приходилось иногда попадать на несколько дней в госпиталь, уйти мне от нее вечером было просто невозможно. Её держали за руки и за ноги врачицы всем отделением, так она рвалась следом за мною. Когда очередной раз нам предлагали сдать её в богадельню, «где ей будет очень хорошо», то она категорически заявляла, что просто умрёт без меня на следующий же день. Начальник махнул моему заробевшему Харону – везти меня в тюрьму. Тот всё время был в каком-то взвинченном состоянии – кто-то ему сильно жал на мозоли. Мне приходилось в своё время работать с актёрами – и я профессионально чувствую, когда человек неумело играет. В нашем случае было очень похоже на то, что офицеру приходится делать дело, с которым он внутренне не согласен. Поехали. Ехать к нашей окружной тюрьме отсюда целый час. На красном светофоре мой перевозчик отщелкивал на компьютере рапорт о задержании. – Если вас не затруднит, укажите там, что я не пьяный и не наколотый был. Для судьи это имеет значение. – Не надо меня учить! Ну-ну. Ситуация эта уже выглядела – очень страшной в своей нелепости. Так у нормальных людей не бывает! Но тем-то оно и страшно, что было-таки, в той самой Америке! Когда это делал КГБ, то всё было понятно и естественно: эти негодяи по другому и не умели. Но тут, в столь налаженном обществе, где тебя на хайвее не имеют права остановить за непристёгнутый ремень, считая это недостаточно серьезным нарушением, чтобы портить тебе из-за него настроение, – заставлять молодых офицеров так калечить свои души? Впрочем, на тот момент я всё еще считал случившееся – лишь неудачным сочетанием нелепостей. А тут еще и разница культур: у русских, итальянцев, ирландцев принято орать из одной комнаты в другую, что часто воспринимается соседями как несдержанная агрессивность. А если у вас бабка еще и туга на ухо, то все соседи будут гадать, что же у вас там за драки происходят? Ведь языка-то не знают! А тут еще и бабкины пантомимы непонятные. Как дела? – кричат ей. Бабка показывает большой палец. Это что, пошел на хер означает? – спрашивают у меня перевода. Болтают у крылечка соседки. Бабка подключается к разговору, рассказывает по-русски, что она очень любит и переживает за Юджина. В жестах это выглядит так: показывает в сторону Юджина, потом пальцем тычет себе в область сердца, где оно о нём болит. Соседки ужасаются и немедленно вызывают скорую помощь: восемь медиков с аппаратурой и полицейский расчёт. Я выхожу на шум – меня просят перевести. А чего же вы раньше-то спросить не догадались? Теперь о самой любимой бабкиной присказке: «Женьку нужно было сызмальства бить, а теперь уже учить его вежливости – поздно!» Рассказывает она эту шутку американским соседям таким образом: показывает в сторону Юджина, потом демонстрирует удар коленом под зад, потом обеими руками показывает на себя и разводит беспомощно руками. Всем нравится колоритный жест ногою и все весело с нею смеются. А потом начинают задумываться: так это что, он её бьёт коленом под зад? По-научному это можно перевести как cultural misunderstending – иноземные непонятки. Не уверен, господа, что мне стоит сейчас выписывать вам тут все номера документов и точные даты. Это мы с адвокатом обсудим, если потребуется. Итак, 3 июля 2007 в 16:17 я был необоснованно арестован офицером Gulfport Police of Florida Mr.Horning по надуманному доносу соседки Ms.Elizabeth Molly. Он необоснованно проник в мою квартиру и пытался скрыть своё нарушение, насильно выведя меня из моего дома. В обвинении меня он допустил несколько явных подтасовок и изъял меня потом из моего дома в одних трусах, хотя я просил его разрешить надеть висящую тут же одежду. Заявление моей мамы, что я ни в чём не виноват, и моё указание на её слова, офицер проигнорировал и в рапорте не указал. Череду несвойственных американской полиции нарушений можно было бы объяснить лишь – необъяснимым появлением на четвертой машине самого начальника этого участка. Очень взвинченный непонятно чем офицер – дважды проигнорировал мою просьбу указать в рапорте, что я не пьян и не накурен наркотиками. Более того, при подъезде нас к окружной тюрьме его поведение содержало несколько необъяснимых странностей, которые можно бы было объяснить лишь провоцированием моего побега с последующей стрельбою. Он, в частности, хотел спровоцировать меня, вонзив большой палец мне под ключицу. Но я на эту сумасшедшую боль прореагировал вовсе не отталкиванием его руки, а лишь отшатнулся вглубь машины. Потом он буквально волочил меня через всю пустую автостоянку (изображая моё сопротивление), хотя какой смысл мне было сопротивляться?. А зачем, кстати, было парковать машину не у входа, а так далеко, в сторону кустов?) При оформлении в тюрьме – мою просьбу о констатации трезвости снова проигнорировали. И пригрозили «этому глупому русскому», что снова наденут наручники, если он будет оправдываться (argue). Два охранника отвели меня в наручниках в одиночную камеру с очень горячим воздухом (флоридское лето). Сняли наручники, заставили снять трусы и стали на пару глумливо изображать на своих гениталиях игру на русской балалайке, требуя от меня поиграть таким образом тоже. Это называется sexual harassment – сексуальные домогательства, или же просто национальная нетерпимость? Я сдержанно отвечаю на все эти игры, что не понимаю, какой русской балалайки они от меня хотят. Тогда они окончательно разозлились, велели мне снова застегнуть трусы на молнию и так жестоко затянули наручники, что я взвыл на всю тюрьму. Охранники захохотали и захлопнули за собою непроницаемую дверь камеры. За всё это время – я специально вёл себя очень сдержанно, хорошо наученный былыми провокациями в тюрьмах КГБ. Стоит заметить, что к этому моменту я уже 12 часов ничего не пил. Как в 6 утра дома выпил чаю, так больше и не пришлось. Как раз собирался попить после сна, когда вломилась полиция. Флоридский июль мало отличается от настоящей пустынной жары, когда на одно лишь потоотделение человеку требуется ведро воды в день. А ведь нужно еще и токсины с мочою выводить! Кондиционер шумит сверху, а воздух горячий. На отопление его переключили, что ли? Через несколько часов у меня уже начались провалы в сознании. А ведь еще только начало ночи! Вас наверное удивит, если узнаете, что водопроводный кран к камере есть! И унитаз блестит водичкою на донышке. Но лучше бы их не было. Поскольку это дополнительные танталовы страдания – ведь воспользоваться я ими не могу. Кран включается кнопкою. Рук у меня, считайте, нет. Вертелся я вертелся – и сумел-таки нажать кнопку ногою. Вода потекла, но не успел я броситься ртом к крану, как она выключилась! И никак иначе не получается. А тут еще и мочевой пузырь разрывается! Молния-то застёгнута, и расстегнуть её нечем. Токсины из организма не удаляются и накапливаются в крови, отчего голова гудит еще больше, готова взорваться прямо. Наверное стоило бы наплевать на условности и спасать жизнь – писать прямо в штаны. Но не могу я такого себе позволить, не такое у меня воспитание. Тем более, что надеюсь-таки увидеть судью в течение первых 24-х часов, а то и раньше – сейчас же предпраздничный вечер, все уже гуляют. Мало того, что голый весь, да еще и в обоссанных штанах пред ним представать прикажете? Не забывайте, что перехваченные наручниками руки мои – распухли сардельками и болеть вовсе не перестают. И всё это вместе жестоко бьёт по сердцу. Сердце у меня разрывается на части. Тем более, что у меня с детства порок митрального клапана, даже в армию не взяли. Как выяснится через сутки, у меня еще и давление запредельное от такой нагрузки. Но я об этом еще не знаю. Я несколько раз уже брякнулся на пол – до утра я не доживу. Стучать босыми ногами в монолитную дверь бесполезно. Локтями, головой? Не слышат. Поднимаюсь с пола после кратковременной потери сознания возле унитаза. Умереть мне – или же лучше добраться до вонючей воды там на донышке? Пяткою удается спустить воду несколько раз. Отчего она, естественно, дистиллированною не стала. Но голова туда влазит только вертикально, губами до воды не достанешь. Наверное, некоторым весело такое читать? Ничего, жизнь длинная – еще вспомните мои заметки! Я прихожу в себя от удара по рёбрам. Нос у меня упирается в кусок замусоренного ковролана на полу. Неизвестно, сколько часов я пролежал без сознания возле унитаза. И снова отключаюсь. Уж не знаю, через сколько времени, но мне снова бьют по ребрам и ужасно больно щиплют кожу на груди. Я, наверное, ору – или пытаюсь орать. Это контролёра успокаивает, и я слышу гулко хлопающую за ним дверь. Уж не знаю, сколько раз это повторялось, но меня снова бьют – и я сквозь шум в ушах слышу уже много смеющихся голосов. Опять что-то про глупого русского. Потом я откуда-то больно падаю. Потом снова прихожу в себя от щипков, вижу какие-то тени, прозвучало слово «медичка». Ну, уж медичка-то поймёт, что я умираю? Но никто у меня пульс не щупает, давление не меряет. Я пытаюсь им что-то сказать, но сам себя не слышу. Глаза уже не открываются. Только звуки прорываются на какое-то время, когда меня кто-нибудь стукнет. Давайте договоримся, что я уже не буду каждый раз объяснять, что звуки в темноте я на некоторое время слышу лишь при попытках вернуть меня из мрака. И всё мои последующие впечатления – это нитка нанизанных бусинок кратчайших эпизодов, когда я от щипков или ударов приходил на несколько секунд в себя. Может быть все эти ребята и не всё время смеялись, а лишь тогда, когда меня выворачивало наизнанку от горевшей у меня под носом какой-то гадости. Или мой вывернутый глаз под лучом фонарика начинал потешно прыгать. Смотрите, я уже не пишу вам, отчего именно я включился не мгновение. Слышу лишь во тьме что-то про инвалидское кресло. Обе руки у меня с хрустом отваливаются – как у жука-носорога, попавшего в лапы к любознательным юнатам. Это два надзирателя схватили меня за оба локтя, жестко скреплённые наручниками, и потянули в разные стороны, приподняв в воздух. Наверное, я дико кричал – поскольку потом не умолкал дружный гомерический смех. Меня бросили в каталку. Потом подхватили на лету, поскольку я куда-то падал. Подошли другие спецы, взяли за те самые наручники – и задрали мои руки выше головы. Своего вопля я не слышал, только хохот – поскольку мои руки очень оригинально засунули поверх спинки кресла куда-то назад. Что-то кому-то нужно было подписать. Искали то ли бумагу, то ли ручку? Поехали из камеры, но чуть не перевернулись, поскольку наехали колёсиками мне на пальцы болтающихся ног. Тыкались-тыкались, покудова не догадались ехать задом, чтобы босые ступни мои волочились по заплёванному арестантами бетонному полу. Сколько времени меня везли, я не знаю, но стукался головою я о бессчётное число этих киношных железных решеток, которые на моторах медленно отъезжали для нас в сторону. Бум! «Эй, русский, как дела?» После очередного гудения моторов – с меня, наверное, сняли наручники. Ничего я не чувствовал. Но когда меня снова подняли в воздух и бросили мордою на клеёнчатый матрас – боли в руках уже не ощущалось, часов за шесть они уже совершенно бесчувственными стали. И я провалился в спасительную темноту. Не думаю, что это продолжалось долго, поскольку я уже пришел в себя – без всякого битья и щипания. Меня всего колотило, как отбойный молоток Алексея Стаханова. Если первая камера была каракумская, то новая мне показалась Антарктидою. Мороз и ветер. Прямо над моею головою открывалась труба мощного централизованного кондиционера, из которой прямо на меня обрушивался поток ледяного воздуха. Я лежал на клеенке по-прежнему голый, но трусы мои – увы – были совсем мокрыми. Когда голова моя отключилась – вегетативная нервная система сделала своё дело, спасла мочевой пузырь от разрушения. Я бы, конечно, и в сухих трусах при такой температуре окочурился. А в мокрых и подавно загнусь сейчас. Я попытался как-нибудь осмотреть камеру: карцерочек чуть больше чем 2х2 метра, к боковой стенке приварен горизонтальный лист железа, на котором и закреплён этот тощий клеенчатый матрас. Укрыться совершенно нечем! Окон нет, но одна из стен – сплошная толстая решетка, из ряда которых и состоит длинный-предлинный коридор, по которому меня, под вопли арестантов, везли. Свет горит тусклый, очевидно, – ночной. До утра я так не дотяну. Или же умру потом в три дня – от воспаления лёгких. Наконец-то до меня, идеалиста, дошло, что меня тут убивают – всерьёз! Никакое это не случайное стечение обстоятельств. Когда две случайности совпадают, то это уже закономерность. А у меня этих случайностей – уже целая куча сегодня. И все они бьют в одну единственную точку. Интересно, что сознание моё перестало отключаться. Очевидно, наступил такой критический период, что если заснешь, то уже и не проснёшься. Тело дрожит крупной дрожью непрерывно. Эти мышечные сокращения – выделяют некоторое количество тепла и поэтому немножко оттягивает развязку. Кричать не получается. Стучать тут совершенно нечем. Да и очевидно уже стало, что никто не прийдёт. Не для того ведь меня сюда сажали. Были бы силы, нужно было бы до изнеможения делать физические упражнения, выделять тепло. Но сил у меня нет и языком пошевелить. Был бы осколок стекла, я бы прорезал в матрасе карман и влез туда бы внутрь. Но всё отбирается охраною. Я пытаюсь выдернуть матрас из накрывающей его рамы. Приварено прочно. Но матрас-то не жёсткий, его можно как-нибудь перекосить, вытянуть угол. А там уж само пойдёт. Не помню как, но матрас я вытаскиваю. Быстренько ныряю под него – а там конечно же не глаженые простынки, а щершавый ледяной лист железа. Я к нему, кажется, сейчас кожею примёрзну. Матрас не прогибается по форме тела, а лежит на мне сверху листом фанеры. Но эффект всё-таки есть: ледяной ветер на меня непосредственно уже не попадает. Закрываюсь я от него этим щитом. Это дело! Помирать – пока отложим! А то я уже посчитал, что всё кончено, отпрыгался воробышек. И скажу вам честно, господа, не стыдно помирать было: немало я хорошего на свете этом сделал, не даром коптил это волшебное небо! Не испоганить я этот мир приходил, а наоборот. После моего сюда прихода – мир всё-таки стал чуточку лучше. Постепенно дрожь становится мельче, но начинает опять уплывать сознание. Это мой организм как истребитель на форсаже – включает его в самом крайнем случае. Но долго ведь на форсаже не продержишься – организм пойдёт вразнос. Я снова в коме... Снова загудел электромотор на двери, какие-то голоса, свет уже яркий включили – дневной. Выходит, дожил-таки я до утра, до предполагаемой пересменки? Это, наверное, уже сменщики пришли? Сменщики побалагурили что-то насчёт рашен свайн, забрали матрас и выбросили его в коридор. Воздушный смерч набросился на меня с новой силой. Организм включил последние капли горючего – колотит меня как паяца на верёвочках. На железном листе уже новая лужа мочи скопилась. Я свешиваю вниз руку для подстраховки, но всё равно брякаюсь с грохотом скелета на бетонный пол камеры. Отлежался немножко и пополз по луже к решетке. Руку прямо по локоть высунул в проход коридора – вдруг кто увидит её в решеточной перспективе?
На этом бетонном полу каких только туземцев до меня не было. В открытую рану попадёт что угодно, вплоть до возбудителей эболы. Я как-то в Нью-Йорке на рыбной ловле разулся – так ко мне немедленно подошли два негра предупредить, что любая заноза в этих местах – может стать причиною заражения, скажем, сифилисом. Если на эту колючку передо мною наступил больной. Так вот, десяток моих открытых ран – тюремные эскулапы обработали антисептиком, несмотря на мои требования, лишь на третий день – 5 июля! Так вот, как протёр он мне об «наждак» косточку до хрящей – так тут я уже заорал достаточно громко. – Живой пока! Сегодня праздник, а до завтра уже дозреет! Меня берут «за руки – за ноги» и с грохотом бросают на залитый мочою железный лист. Сегодня же нерабочий день – День Независимости! А к завтрашнему дню я уже войду в смертельное пике. Для них главное: успеть вколоть мне порцию наркоты, чтобы кровь успела разнести её по организму – для заключительного анализа. То, что меня трясёт, уже выглядит нормою. Организм снова на форсаже. Спасительного забвения пока не будет. Я снова хряскаюсь головою об бетонный пол, снова лежу в луже мочи у решетки. Приходят уже – трое. Третий сердито командует. Велит посадить меня спиною к решетке. Чтобы не упал. Чиркнуло зубчатое колёсико зажигалки, что-то загорелось у меня под носом. При вдохе фантастический порыв кашля накрывает меня: какая же это гадость! – Реакция на амоний еще присутствует! – поясняет начальственный голос веселящейся публике, – Хотите еще? Меня держат за уши, чтобы я не отворачивался – но я задерживаю дыхание. Реакции нет – я чувствую, что оно горит и поэтому не дышу. Но согласитесь, долго же не дышать я не могу? В конце-концов вдыхаю эту отраву. Жуткий кашель, переходящий в рвоту. Да вот только желудок у меня давно пустой. – А вы говорили – помирает! Держащие меня вертикально руки разжимаются – и я хряскаюсь затылком о бетон. Ничего, кстати, особенного. Самая безобидная боль – по сравнению с предыдущими. В голове легкий звон, перед глазами гружатся картинки из журналов с надписью Абу-Грейб (или же Гуантанамо?). Ну, это где одна лярва в солдатской форме над заключенными издевается. Всемирный скандал был. А что там было такого особенного? На член пленника показала пальцем перед фотографом? Но на русской балалайке же – не играла? А другому мешок с прорезями на голову надели? Big deal – большое дело? Матрас ведь в коридор не выбрасывали? А этот шум – уже не у меня в голове? Ага, это соседние камеры попросыпались! Сидящие напротив пуэрториканцы наблюдали спросонья – имевший место «медосмотр». – Да это же вчерашний Юджин! Которого в беспамятстве вчера привезли на каталке! Ребята, его сейчас эта братия травила амонием, чуть наизнанку не вывернулся. Сейчас лежит в беспамятстве на полу в луже мочи! А матрас это чей, почему лежит в коридоре? Этот беспроволочный телеграф – передавался вдоль камер по коридору мгновенно. Трудно было что-либо разобрать уже, кроме «держись, Юджин! Die hard!» Похоже, что начинался очередной тюремный бунт? Пришли испуганные шумом холуи, быстренько бросили матрас назад на железную полку, следом швырнули меня. Ребята из камер напротив – комментировали для остальных происходящее «в режиме реального времени». Испуг охраны еще более раззадорил орущих. Прибежали какие-то мелкие начальники. Попрепирались-попрепирались и решили увозить меня от греха подальше. Притащили снова инвалидское кресло, снова меня в него никак не могли засунуть из-за наручников. Всё повторялось в точности так, как было накануне. Только я не так громко уже кричал, а они – не смеялись уже совсем. Опять меня везли через десяток дверей. Очевидно, уже в третий корпус или крыло. Так же бросили мордою на клеёнчатый матрас, но уже лежащий на полу, откуда не упадёшь. Реакции мои на битьё и даже амоний настолько ослабли, что эта медицинская братия начала потихоньку паниковать, а не умрёт ли он у нас тут от инфаркта? Ведь разрыв сердечной мышцы при вскрытии не скроешь. Руководящий голос тоже припух – и велел принести измеритель давления. По моим последующим подсчётам – где-то во втором часу пополудни у меня впервые пощупали пульс. Почти через 20 часов после начала приступа. Пульс оказался сумасшедшим. Трумором его, кажется, назвали? Давление у меня мерили – чуть ли не полчаса. «Такого давления не бывает, перемеряйте! Сядьте ему на ноги и держите за руки, чтобы не дрожал, не сбивал замеры!» Потом вдруг что-то вокруг изменилось: прежде командовавший всеми голос – вдруг начал кому-то докладывать мои данные. Что даже и на амоний я реагирую уже вяло, что бешеный пульс, что давление замерить не удалось. Всё время сжимаю пальцами область сердца. И вдруг я почувствовал прикосновение – совсем других рук! Они меня не били, а деликатно исследовали. Давление верхнее: то ли 215, то ли 250? Аж самому не верится. Пульс – как у швейной машинки. Они даже медленно и внятно пытались спросить у меня, где еще болит. Но даже пошевелить языком я не смог. Меня снова подняли, но не чтобы бросить куда-нибудь еще, а пронесли как на облачке и опустили на ровные, покрытые ПРОСТЫНЁЮ носилки! Так это и правда настоящие медики, из настоящего госпиталя? Которые и диагноз поставят – и сымитировать смерть от передозировки наркотика не дадут? Так это что же получается? Получается, что помирать нам – рановато? В это время долго катившиеся носилки вдруг выехали на тёплый и влажный флоридский воздух! И эту прелесть мы с вами, господа, – совершенно не ценим? Щелкнули нижние шасси и носилки въехали внутрь медицинского микроавтобуса. – Куда ехать? – Никуда не ехать, мы его так живым – не довезём. Первую помощь оказываем на месте! Меня там в момент опутали проводами с присосками, пневмодатчиками и капельницей. Заработал медицинский компьютер и сразу же синтетический женский голос начал повторять у меня под ухом, что «пациент в критическом состоянии», то есть помирает! Врач пытался всё время войти со мною в контакт: где больше всего болит, что случилось? Но я себя чувствовал, как полуспущенный резиновый матрас для плавания. Ни вздохнуть – ни... Компьютер непрестанно твердил, что клиент сейчас даст дуба. Но вскоре я заметил, что сознание моё перестало отключаться. А еще через некоторое время стали приоткрываться и глаза: какие-то тени замелькали передо мною. Я вдруг увидел свою спасительницу-капельницу: из пластикового бурдюка, объемом чуть ли не в галлон, быстро капал в трубку спасительный водно-солевой раствор. Первый бурдюк, кстати, уже был почти пустым – всё успело перетечь уже в мои жилы. – Пациент открыл глаза, можно потихоньку ехать! – сказал главный и глянул на давление, – Упало почти в два раза, но всё равно сумасшедшее! Когда подвесили второй бурдюк рассола, я уже начал пытаться шевелить языком. Но всё равно шеф никак не мог понять, что я прошу воды. Без воды (и еды) я был уже в общей сложности 32 часа. Не было бы жары и всех сопутствующих издевательств – ничего, вроде бы, и особенного? Но когда всё сложилось вместе – и соломинка может переломить хребет верблюда! Налюбовавшись такой мощной капельницей, я вдруг увидел у двери глаза охранника – с чёрным «глюком» на поясе. Он следил за мною так, как будто бы я сейчас вот – хохотну и, как легендарный Коровьев, вылечу в открытую форточку. Мне сделали рентген подпорченного сзади черепа, потом засунули в таинственный «кэтскин», повторили ЭКГ. Вполне сносно выговариваю уже слово water, но пить всё равно не дают. Покудова не убедимся, что нет разрыва сердечной мышцы, – пить нельзя. Но не переживай, мы уже третью капельницу тебе подвесили. В это время меня обтёрли смоченными горячей водою полотенцами, одели в байковый халатик – и я уже совсем перестал дрожать. А тут и сердечные анализы принесли: тахикардия-стенокардия, но разрыва сердечной мышцы нет. Значит, можно пить! Налили мне доверху большой коктейлевый стакан – и я его выдул мгновенно. Ещё! Туда же и второй! А третий мне следом пить запретили – вместо мочевого пузыря лопнет теперь желудок! Но я его всё равно выпил – уже маленькими глоточками. Теперь я знаю, как себя чувствует накачиваемое автомобильное колесо. Силы возвращаются ко мне – буквально с каждой секундой! Я говорю врачу, что – по своему предыдущему опыту – чувствую низкий сахар в крови. – Да, – соглашается он, – на пределе, 81 единица. А мы тебе сейчас лимонадику сладенького? Выпил я один алюминиевый «can» – и имел наглость попросить второй. – Да мы тебе сейчас настоящий обед принесём! – говорит врач без всякой подначки, – Только попробуй для начала нацедить немножко мочи для анализа – на разрыв мочевого пузыря, на наличие крови. Тужился я тужился, а накапало в баночку чего-то коричневого всего с мизинец. Интересно, что влили в меня воды тут – уже больше ведра, а на выходе – чёрт-те что. – Выходит наружу ведь – только лишняя вода. Значит, лишней воды воды у тебя в организме нет! Привезли на специальном столике обед, прямо на кровать надвинулся. А как же я, по всем четырём конечностям прикованный наручниками, ложку смогу держать? – Меня начальство строго проинструктировало, что это очень опасный русский! – говорит смущенный охранник. – Может быть и опасный, но вот только для кого именно – нужно было уточнять. Уверяю вас, что вовсе не для присутствующих. Покудова я гремел цепями, охранник тоже достал свой тормозок – большой саквояж с термосом и бутербродами. – Так вы всегда готовы? – смеюсь. – Мне как-то целых две недели пришлось с одним клиентом в палате так вот сидеть. Сменщики нам не положены. А с тобою мы в два дня тут уложимся. Тебя вообще не хотели сторонним врачам отдавать – испугались лишь, что инфаркт у тебя. Ни хрена себе! Выходит, что если бы не испугались за проигнорированный инфаркт, то так бы меня без одеяла и воды – держали до завтрашнего дня? А собственно, чего хорошего я ожидал от завтра? Прилёта Супермена? Но насчёт двух дней мой охранник ошибся. Вскоре ему позвонили и велели прямо сейчас везти опасного русского – назад в тюрягу. Приехало подкрепление – и я чечёточным шагом, с никелированной цепью на ногах, мелкими зигзагами простэпал через парадный вестибюль к поджидавшей нас машине. Чуть свои обоссанные трусы на радостях не забыл. В чём же тогда, после отбытия срока, я домой пойду? – Его в тюрьму ведут, а он прямо-таки пляшет! – смеются конвоиры. – Так я всего пару часов назад – одной ногою в могиле был, а сейчас снова живой! Есть ли большая радость на свете? Вот тут бы нам, господа, и закончить свой документальный рассказ весёлым хэппи-эндом? Но таинственные интриги непоименованных лиц – на этом, как ни странно, не прекратились. В то же время – мне всё-таки нужно щадить и ваше терпение? Описывать чудесную американскую тюрьму я здесь вам покудова не стану, чтобы не уходить сильно в сторону от темы того самого Гуантанамо. Но всё же несколько довольно странных эпизодов вам для разгадывания – на закуску я все-таки приведу. Встречал ли я потом там своих истязателей? Увы, встречал! И не только любителей-балалаечников. Сопровождавший меня в лифте молодой охранник, розовея от смущения, спрашивает, узнаю ли я его. Ведь это он был среди «занимавшейся» мною публики. Ну вот скажите вы мне, господа: зачем ему это нужно – лезть с признаниями в таких делах? Какое внутреннее чувство им сейчас движет? Этим же вечером меряют мне перед сном давление – и другой гард нагло спрашивает то же самое, теми же самыми словами. Какое-то странное совпадение, еще один мазохист? Вы мне не поверите, но такое повторяется и в третий раз, и в четвертый! И всё это за оставшиеся два дня всего. Не слишком ли много совпадений? На что рассчитывали составители разыгрываемого сценария? Что я сейчас – брошусь на обидчика с кулаками: «Так это ты, падла?» У кого какие предположения на это счёт? Теперь другая тема. Вызывает меня среди ночи из лазаретной камеры очередной сотрудник со своим измерительным оборудованием. И тоже тихо спрашивает: узнаю ли я его? Так это уже пятый, получается? Не слишком ли много? Я сухо отвечаю, что не узнаю. Ну как же, шепчет он, ведь я вас обслуживал еще в ХХХХХХХ. И называет место – за тысячи миль от Флориды. И ведь я там, действительно, когда-то был! Мне становится неловко: извините, я не сообразил спросонья. Да и униформа так обезличивает людей. – Это ничего. Я вам сейчас по секрету скажу, что мы тут все про вашу одиссею только и говорим. Как на вас эта братия наезжает. Мы забрались в компьютер и подсмотрели ваш файл. Так вот: вы сильно не расслабляйтесь, там на вас уже новые дела готовятся вешать. Что вы, якобы, подрались с полицейским. Что отказались в первый день встретиться с судьёю (это когда я без сознания возле унитаза лежал?). Что издевались над охранниками. И что-то еще одно, не запомнил. Поэтому ваш денежный залог увеличивают с $10.ооо до $25.ооо. А отсидка будет не 5, а 8 с половиной лет. – Спасибо, камрад. За меня не переживай, мне не впервой. Сколько я там был в этой тюряге? Несколько дней всего для разгону. Но и еще потом – несколько человек вот так же незаметно сбрасывали мне информацию, предупреждали об опасности. Не буду, естественно, их рассекречивать. Совсем как в Ростове-на-Дону у меня во времена Перестройки. Если кто-то отважился открыто выступить, то уж все остальные ему секретно помогают. Я не исключаю, что кто-то из них специально меня дезинформирует – запугивает громадным сроком. Но это тоже хорошо: всегда полезно знать, на какой ход мысли тебя хочет натолкнуть противник. И напоследок нам с вами, господа, – заговорщики приготовили совсем уж убийственный аргумент. С судьёю я встретился – лишь через трое суток, вместо положенных 24-х часов. И попросил его отпустить меня домой до суда, поскольку нужно собирать бумажки для бабулькиной операции на ссуженной сонной артерии – оттого она и падает всё время. Да и у меня через несколько дней назначено удаление раковых новообразований на коже, покудова не пошли метастазы. Солнце тут злое. – Почему бы и нет? – говорит судья. – Дело какое-то сомнительное. Может и развалиться. Давайте я назавтра вызову вашу матушку с русским переводчиком, чтобы она подтвердила, что проблемы тут нет. Уж посидите-ка на нарах еще денёк? Да-с, такого бы человека мне в тот первый вечер встретить! Почему бы и нет? Где трое суток – там и четверо! Тем более, что это зачтётся – в уготованные мне 8 с половиной лет! К тому времени я уже смог узнать, что бабульку пристроили зачем-то в госпиталь, а брошенная квартира моя день и ночь стоит – с буквально распахнутыми на улицу дверьми. Красть-то у меня особенно нечего, но вот на хард-диск компьютера мне за эти ночки могут понавписывать чего угодно, вплоть до детской порнографии... Пришедшие на следующий вечер общественники – рассказали судье, что полиция еще с утра увезла бабульку на суд, но вот в суде она до сих пор так и не появилась, исчезла по дороге. Выходит, главного моего свидетеля полиция похитила, не дав ему выступить в моё оправдание? Киднапинг называется. Зомбировали, наверное, весь день бабульку – но поняли, что дела не будет, и спрятали куда-то? Ну и скажите-ка мне теперь, господа: можно ли было бы более убедительно доказать – злонамеренность полицейского начальства (и начальства этого начальства) в раскручивании моего дела? Зачем это я вам всё тут излагал, камрады? Многие ведь у нас такими делами – совсем не интересуются. Но я хочу сделать вам роковое пророчество: если вы не интересуетесь Гуантанамо, то вскоре Гуантанамо заинтересуется вами! Я – лишь первая ласточка в этом деле...
# # #
Mr.Eugene I. LEL 4990 31st Ave.S, #3 St.Petersburg, FL 33707 USA
telephone (727) 321-7509
Здесь прилагается одна из статей Евгения Леля, из-за которой и начались его нынешние злоключения: Не наступайте на русские грабли, мистер Буш! То же на английском в переводе Льва Гунина: DON'T STEP ON RUSSIAN MACK-RAKE MR. BUSH! Продолжение истории Евгения Леля: Между первой и второй – перерывчик небольшой Дальнейшее продолжение.
|
Господа,
все мы обеспокоены близорукими попытками президента Буша ограничить своё
беззаконие – колючими заборами военной тюрьмы Гуантанамо. Но ведь нельзя
же быть немножко беременным! Если уж вы начали преступать законы в одном
месте, то в конце концов вы станете преступником везде! 
Сколько был в
забытье – не знаю. Но снова гудит мотор, получаю ногою по ребрам, щиплют
меня по линии сосков. Реакция, очевидно, уже вялая. Тогда кто-то берёт
меня за щиколотку и начинает водить вперёд-назад моей голеностопной
косточкою по залитому мочою бетону. Кожица слетает немедленно, а вот
кость еще не появилась почему-то? Совсем как морковку хозяйки на тёрке
чистят.