Моше Гесс

РИМ И ИЕРУСАЛИМ

Благородным борцам всех древних исторических народов, стремящихся к национальному возрождению.

ПРЕДИСЛОВИЕ

С того дня, как Иннокентий III [1] осуществил свой дьявольский план и обрек евреев, несших в то время светоч испанской культуры в христианство, на моральную смерть, предписав им прикрепить знак позора к своим одеждам, и до бесстыдного похищения еврейского ребенка из родительского дома в правление кардинала Антонелли [2], папский Рим был для евреев постоянным ядовитым болотом, с осушением которого наши христианско-германские юдофобы окажутся на мели и, лишившись пищи, начнут вымирать.

Отказавшись от своей ненависти к культуре, христианство избудет также свою ненависть к еврейству: освобождение вечного города на берегах Тибра положило начало освобождению вечного города на склонах Мории, с воскрешения Италии начинается воскрешение Иудеи. – Осиротевшие дети Иерусалима смогут также принять участие в великом движении возрождения народов, в пробуждении от мертвящей зимней спячки средневековья с его ночными кошмарами.

Весна народов началась с Французской революции, 1789 год – это год весеннего равноденствия древних народов. Нет ничего странного в воскрешении мертвых в эпоху, когда пробуждаются вновь Греция и Рим, вновь свободно вздохнула Польша, Венгрия готовится к последнему бою, и зреет всеобщее восстание всех угнетенных племен, которые, став объектом жестокого обращения, злоупотребления и эксплуатации со стороны азиатского варварства и европейской цивилизации, тупого фанатизма и хитроумного расчета, вступили во имя высшего права в борьбу за свободное существование с варварским и цивилизованным высокомерием владычествующих рас.

К народам, считавшимся мертвыми, к тем, кто, сознавая свое историческое предназначение, смеют заявить о своих национальных правах, бесспорно принадлежит и еврейский народ. Не случайно на протяжении двух тысячелетий он вопреки бурям мировой истории в любом краю земли, куда бы ни занес его поток событий, неизменно обращал и обращает свой взор к Иерусалиму. Этот народ, ведомый безошибочным расовым инстинктом, указывающим ему на его культурно-историческое призвание – объединить и сочетать братским союзом вселенную и человека во имя своего вечного, единого Творца, – сохранил свою национальность в своей религии, связав их нерасторжимыми узами с неотчуждаемой страной отцов. – Ни один современный народ, стремящийся обрести отечество, не может отказать евреям в том же праве, если он не хочет оказаться раздираемым губительным противоречием, потерять веру и уважение к себе, совершить моральное самоубийство.

Но в той же мере, в какой еврейский национальный вопрос представляется злободневным непредвзятому наблюдателю, он должен казаться неактуальным культурному еврею в Германии, – в стране, где юдофоб либерального, равно как и реакционного толка, стремясь приукрасить свою ненависть к евреям, указывает на различие, существующее между семитской и германской расами; в стране, где на еврейскую национальность ссылаются в качестве последнего довода, чтобы отказать евреям в политических и гражданских правах, предоставление которых не ставится в зависимость от выполнения гражданских и политических обязанностей; в стране, где евреи, начиная с Мендельсона [3], вопреки их деятельному участию в немецких культурных и моральных начинаниях, вопреки отказу от своего национального культа, вопреки всем попыткам германизироваться, тщетно претендуют на политическое и социальное равноправие со своими немецкими братьями!

Чего не мог получить брат от брата, человек от человека, получает народ от народа, нация от нации. – Ни одному народу не может быть безразлично, будет ли ему какой-нибудь другой народ другом или врагом в последней европейской освободительной войне.

Голоса, призывающие со всех концов земли к национальному возрождению Израиля, находят оправдание прежде всего в еврейском культе, национальном характере иудаизма, а также во всеобщей истории человечества и ее продукте – современном международном положении.

В письмах, которые последуют за этим введением, главное внимание уделяется первому, внутреннему аспекту. Автор счел своим долгом высказаться против иллюзий приверженцев рационализма и филантропии, которые недооценивают национальное значение еврейского культа или, исходя из материальных соображений, далеких от существа дела, отрицают его; автор находит столь же нужным выступить против фанатичных догматиков, которые, оказавшись не в состоянии поднять нашу историческую религию до уровня современной науки, в отчаянии ищут прибежища в невежестве, этом единственном источнике благодати, и сознательно коснеют в отрицании достижений духа и критики. Сделав эту оговорку, автор может теперь вступить на проторенную тропу, ведущую к миру, ибо с каждым днем мир отвоевывает новые позиции у необходимой, хоть и мало приятной войны, что ведется между реформой и ортодоксией.

Благодаря современным трудам еврейских ученых, а также увлекательным описаниям еврейской жизни одаренными романистами и поэтами, наш национально-гуманитарный исторический культ обрел в последнее время приверженцев даже среди тех, для кого до недавней поры просвещение и выход из еврейства были синонимами. В области современной еврейской критики так называемое реформационное направление, равно как и противостоящее ему реакционное направление, не выдвинуло ни одного сколько-нибудь значительного представителя. Внутренние мотивы, которые объясняют в предлагаемых письмах необходимость национального возрождения Израиля, следует искать в сегодняшнем состоянии еврейской науки.

«История послеталмудического периода, – пишет виднейший современный еврейский историк, – все еще носит национальный характер; это не только история религии или церкви».

«В качестве истории одного племени, – продолжает наш историк, – еврейская история весьма далека от того, чтобы быть просто историей литературы или церкви, как ее трактует летопись и односторонность; но литература и религиозное развитие, равно как и исполненный высокого трагизма мартиролог, начертанный этим племенем или этой общностью, являются лишь одним из эпизодов его истории, но отнюдь не его сущностью» [4].

Историческая критика заняла место критики рационалистической со стороны тех «реформаторов», которые хотели отделить в иудаизме политическое от религиозного или в такой мере игнорировали древнееврейскую библейскую литературу, этот бездонным кладезь национальной жизни, что в этом органическом творчестве увидели лишь совершенно внешний момент приспособления к постоянно меняющимся условиям времени.

Но если среди деятельных людей, давно переросших застывшие догмы, проникновение в глубины национальной сущности иудаизма сменило тот плоский рационализм, который мог привести лишь к индифферентности и отходу от еврейства, а не содействовать возрождению его творческого духа, который вновь возложит на себя великую всемирно-историческую задачу, то, с другой стороны, раввины, какими я имел счастье узнать их уже во времена моей молодости, не отставали от своих нынешних собратьев в учености и гуманитарной эрудиции. – Новые раввинские училища, основанные ныне по примеру бреславльского училища или коренным образом преобразованные, должны перебросить мост через пропасть, на одной стороне которой – нигилизм ничему не научившихся реформаторов, на другой – отчаявшаяся, ничего не забывшая реакция. Примиряющее дыхание жизни уже веет там, где еще несколько десятилетий назад ледяная кора ортодоксии грозила все заморозить, а революционный самум – все сжечь и обратить в ничто.

Затем в предлагаемых письмах будут рассмотрены всеобщая история развития социальной жизни и ее последствия – современное национальное движение – для того, чтобы осветить еще не завершенную историческую миссию иудаизма, чтобы показать, каким образом современное международное положение может способствовать основанию еврейских колоний на Суэцком канале и на берегах Иордана в недалеком будущем, чтобы, наконец, подчеркнуть обстоятельство, на которое ранее не обращали достаточного внимания: за национальными и освободительными устремлениями, движущими сегодня миром, стоит более глубокий расовый вопрос, его невозможно разрешить с помощью общих фраз о пользе благотворительности; этот вопрос столь же стар, как и история, и должен быть разрешен, прежде чем можно будет приступить к решению политических и социальных проблем. Что же до опасений, которые могут вызывать у неоправданной, нарушающей современное международное право немецкой спеси и отставшей от современной философии и науки еврейской мудрости мое мировоззрение вообще и мое отношение к иудаизму в частности, то мне кажется уместным подвести в эпилоге итог всему тому, что в письмах упоминалось вскользь и фрагментарно. Эпилог может также рассматриваться как введение к письмам. Кроме того, здесь, как и в примечаниях, уместно дать более обстоятельный философский разбор и более детальное научное обоснование многих, лишь поверхностно затронутых в письмах принципов и основополагающих фактов.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Возвращение домой. – Еврейские женщины. – Источник еврейской исторической религии. – Семейственность. – Mater dolorosa [5].

После двадцатилетнего отчуждения я вновь среди своего народа и разделяю с ним его праздники и дни траура, его воспоминания и надежды, участвую в его духовных битвах, ведомых в его собственном доме и против цивилизованных народов, среди которых он живет, но с которыми, несмотря на два тысячелетия совместной жизни и общность устремлений, он не смог образовать органического целого.

Мысль, которую, как я надеялся, я навсегда задушил в своей груди, вновь живо встает предо мной: мысль о моей национальности, неотделимая от наследственной доли моих отцов, от святой страны и вечного города, этой колыбели веры в божественное единство жизни и в грядущий братский союз всех людей.

Уже в течение многих лет бьется эта заживо погребенная в моей груди мысль, стремясь вырваться на волю. Но мне недоставало энергии, чтобы перейти со столь далеко лежащей от еврейства стези, какой была моя стезя, на ту новую стезю, что мерещилась мне смутно и неопределенно в туманной дали.

Случайно ли, что всякий раз, когда я стою перед большой переменой в своей жизни, словно вовлеченный в заколдованный круг, несчастное женское создание появляется на моем жизненном пути, вселяя в меня мужество и силу, чтобы пойти неведомыми тропами?

О, как заблуждаются те, кто считает, что невелико влияние женщины на развитие иудаизма и истории евреев! Ведь это о нем говорится: нравственной чистоте своих жен вы обязаны своим первым освобождением, и ей будете вы обязаны своим последним освобождением.

Лишь когда я увидел Вас в Вашем горе, отверзлась моя грудь и приподнялась крышка гроба, где лежали погребенными мои мысли о моем народе, ибо я открыл источник, из которого происходит Ваша вера в вечность Бога.

Мое решение способствовать национальному возрождению моего народа созрело при виде того, с какой душевной болью восприняли Вы весть о смерти дорогого существа. На такую любовь, которая подобно материнской любви живет в крови и все же непорочна словно дух Божий, способно только еврейское сердце. И эта любовь – естественный родник той интеллектуальной любви к Богу, которая согласно Спинозе есть высшее достижение духа. Из неиссякаемого источника еврейской любви к семье восстают освободители рода человеческого.

«И благословятся в тебе, – глаголет в своем самооткровении божественный гений еврейской семьи, – все племена земные».

Каждый еврей сотворен из материала, из которого сделан Мессия, каждая еврейка – из материала, из которого сделана mater dolorosa.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Идея смерти и воскрешения. – Родные могилы. – Родственные души. – Еврейские и индийские святые. – Шопенгауэр. – Конец дней. – Суббота истории.

Боль заразительна, как радость. Вы, друг мой, заразили меня своей идеей смерти и воскрешения. Раньше я никогда не навещал могил, ныне меня влечет к ним. Впервые после преждевременной кончины моей матери я посетил кладбище, где покоятся ее останки и где вслед за ней, во время моего долгого отсутствия, был погребен прах моего отца. Я позабыл молитву, которую читают на могилах родных, и в своем неведении нашел прибежище во втором из восемнадцати благословений: «Могуществен Ты, Вечный, пробуждающий мертвых...» Вдруг я заметил одиноко растущий цветок на соседней могиле. Машинально я сорвал его, и, придя домой, осторожно заложил между своими бумагами. Лишь впоследствии я узнал, чьи бренные останки покоились в этой свежевырытой могиле. Теперь я знал, что сокровище, как Вы назвали скромный цветок, предназначается для Вас.

Таинственные узы связывают умерших и живых, хотя узы эти и останутся навсегда загадкой. Парки, обрывающие нити жизни, не властны разорвать духовные нити, на веки вечные соединяющие родственные души. Еще больше, чем Ваши чудесные сновидения, переживания моей яви свидетельствуют о влиянии дорогих усопших на судьбу живых.

Отлетевшие души,

Они продолжают жить в сердцах.

Поэтому я также полюбил смерть. – Не то, чтобы я ненавидел жизнь, нет, мне мила и жизнь, но лишь так, как она была мила величайшему уму всех времен – Спинозе. – Чем человечнее, чем священнее, чем божественнее жизнь, тем больше кажется, что жизнь и смерть равноценны, равнозначны.

Только евреи могли вознестись на эту высоту, на которой жизнь и смерть равно значительны, и при этом не отрешиться от жизни. Уже восемнадцать веков тому назад еврей, которого язычники чествовали и обожествляли как своего искупителя, нашел точку опоры вне мира, благодаря чему он смог перевернуть мир.

Великие учители познания Бога были всегда евреями. Наш народ не только создал в древности возвышеннейшую религию, которой назначено было стать достоянием всего цивилизованного человечества; он также постоянно совершенствовал ее по мере развития человеческого общества, по мере облагораживания духа и сердца. И эта миссия будет лежать на нем до скончания дней, то есть до того времени, когда познание Бога, согласно предсказанию наших пророков, заполнит мир. Ибо конец дней, который иудаизм не уставал предсказывать с начала священной истории, в свои добрые и злые дни, – не конец, как это ложно понимали другие народы, но завершающий этап в истории развития и воспитания рода человеческого.

Мы живем в канун субботы истории и должны подготовиться к своей последней миссии, постигая свою историческую религию.

Ни одно слово наших священных писаний невозможно истолковать верно, пока не будет усвоена точка зрения, исходя из которой эти писания создал еврейский гений. – Нет ничего более чуждого духу иудаизма, чем эгоистическое спасение души обособленным индивидуумом, что составляет суть религии согласно современным представлениям. – Иудаизм никогда не отделяет индивидуума от семьи, семью от народа, народ от человечества, человечество от органического и космического творений и эти творения от Творца. В иудаизме нет какой-либо догмы, кроме этого учения о единстве. Но это не застывшая, не привнесенная извне и потому бесплодная догма, не мертвая вера, но постоянно воссоздаваемое из духа иудаизма животворное, творческое познание, коренящееся в любви к семье, приносящее свои цветы в патриотизме и свои зрелые плоды в современном возрождающемся человеческом обществе. – Иудаизм разделил бы судьбу религий, порожденных им, застыл бы в догмах, омертвел бы и погиб в конфликте с современной наукой, если бы он сам не был творцом своего возвышенного познания Бога, если бы его религиозное учение не было продуктом его жизни. – Иудаизм, – не пассивная религия, но активное познание, органически сросшееся с еврейской национальностью. – Иудаизм – это прежде всего нация, история которой, пережив тысячелетия, шествует рука об руку с историей человечества, нация, которая уже была некогда органом духовного возрождения социальной жизни и которая сегодня, после того, как назревает процесс омоложения всемирно-исторических культурных народов, приближается к своему завершению, празднует с возрождением их свое собственное воскрешение.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

Бессмертие. – Рабби Иоханан. – Нахманид. – Родовые схватки мессианства. – Отче наш. – Солидарность. Призыв Франции и шум, поднятый реакционерами.

Вас удивляет то, что в Ветхом Завете не содержится учения о бессмертии в его современном виде. То, что современные толкователи Аггады и еврейские и христианские экзегеты новейшего времени могли вычитать из Ветхого Завета или, вернее, приписать ему в отношении веры в бессмертие, очевидно, мало удовлетворяет Вас, и не без основания. – Если бы Моисей и пророки верили и потустороннюю жизнь в христианском смысле слова или хотя бы думали о ней, то они, подобно авторам Нового Завета, высказались бы по этому поводу и не ограничили бы награду и наказание одним этим миром. Я не отрицаю того факта, что в Ветхом Завете ничего не говорится о таком бессмертии. Но если Вы усматриваете недостаток наших священных книг в том, что они обходят молчанием столь важный по всей видимости вопрос, то это потому, что Вы снова забываете о точке зрения, послужившей исходным пунктом для создания этих писаний еврейским гением, о генетической точке зрения, согласно которой индивидуум никогда не отделяется от своего племени, нация от человечества и творение от Творца. Вы упускаете из виду, что та часть наших священных книг, в которых ни одним словом не упоминается бессмертие, возникла в период, когда еврейский народ еще не погиб, и потому не могли зародиться мысли о его бессмертии. – Еврейская концепция бессмертия неотделима от национально-гуманитарной веры в пришествие Мессии. Лишь с приходом Мессии и началом его Царства, утверждает рабби Иоханан, творение выполняет свое назначение. Все пророки, добавляет он, в своих откровениях провидели наступление мессианского царства: то же, какой характер примет искупление в грядущей жизни, ведомо одному Богу. – Даже в позднейшем раввинистическом иудаизме идея грядущей жизни, хотя раввины никогда не отказывались от нее, не принимала отчетливой формы, отличной от идеи мессианского царства. Нахманид [6] в своем споре с Маймонидом [7] даже пытался решительно защищать принцип тождества этих двух представлений о будущем. Иудаизм не испытывал потребности в том, чтобы особенно выделять идею бессмертия духа, – ведь он как историческое явление был воплощением этой идеи. Лишь с того момента, когда в еврействе зарождается предчувствие своего первого крушения как нации, в нем возникает, наряду с концепцией его национальной смерти и воскрешения, концепция бессмертия. Уже пророк Исайя указывает на различие между народами, обреченными вечной смерти, и Израилем, призванным воскреснуть, народом духа, чья смерть суть лишь родовые муки, возвещающие наступление мессианского царства (Исайя 26:14—19).

Даже в основе первичного христианства, пока его творцы не порвали еще окончательно с иудаизмом и еврейским национальным историческим культом, лежала еврейская идея, согласно которой понятия воскрешения мертвых, установления Небесного Царства и грядущего мира совпадали с понятиями наступления мессианской эпохи, возрождения Израиля, наступления Божьего Царства или царства духа. О наступлении этого времени возвещают еще евангелия, в частности, истинно еврейская молитва «Отче наш».

Последнее откровение еврейского духа относительно жизни и смерти, то, чему учил Спиноза, не имеет ничего общего с тем тлетворным, атомистическим бессмертием, которое превращает единую жизнь то спиритуалистическим, то материалистическим путем в атомную пыль и возводит эгоистическое правило «каждый за себя» в высший религиозный и нравственный принцип. Нет ни одного другого народа, которому это было бы менее свойственно, чем еврейскому. У евреев закон взаимной ответственности всегда сохранял полную силу [8]. В Поучениях Отцов даже правило буржуазной морали «chacun pour soi» («каждый за себя») подвергается резкой критике как распространенный порок [9].

У Спинозы, как у всех еврейских праведников, индивидуальное не противостоит как нечто обособленное общественному. Согласно его учению, бессмертие начинается не только после нашей смерти: оно, как и Бог, существует всегда.

Лишь немногие приобщились к духу, постоянно воодушевлявшему еврейских праведников. Каждый хотел бы своей долей бессмертия располагать только ради себя самого. Конец дней, когда познание Бога заполнит всю землю, еще далек от нас. Однако когда-нибудь святой дух нашего народа станет общим достоянием человечества. Когда-нибудь вся земля станет обителью Божьего духа. Поэтому в Библии царство духа возвещается как грядущее царство. На протяжении длительного времени это пророческое возвещение относилось к некоему потустороннему миру, который, как утверждалось, не имел ничего общего с земной жизнью. – Спиноза первый определил царство духа как нечто сущее. Следовательно, пришествие этого царства началось со Спинозы. Но вначале это царство предстает как зародыш духовного света. Над превращением этого зародыша в социальные творения трудятся наряду с еврейским народом другие современные нации, которые способны и призваны создавать духовные, моральные и материальные ценности. Это народы Германии, Франции и Англии. – Путь для философии, более широкую колею социально-политического преобразования, осуществляющегося одновременно с умеренным прогрессом точной науки, проложила Германия; этот путь с момента своей великой революции указали всем народам земли французы. Подобно немцам, англичане идут своим собственным путем, который медленно, но неуклонно ведет к цели: страной наиболее интенсивного развития интеллектуального труда является Германия, а страной наиболее интенсивного развития промышленного труда – Англия.

Евреи уже с давних пор чувствовали, что борьба народов, которые вместе с Францией борются за свое национальное возрождение, – это их борьба, и они повсюду добровольно, с энтузиазмом и самоотверженностью примыкали к социально-политическим движениям. – Настало время, призывает их французский демократ, подумать о самих себе и начать действовать ради своего собственного возрождения [10]. Впрочем, одно не исключает другого. Если я действую ради возрождения своего собственного народа, это не означает, что я отказываюсь из-за этого от своих гуманитарных стремлений. Современное национальное движение – это лишь новый шаг на пути, которым пошла французская революция с момента своего возникновения. Французский народ, начиная с эпохи своей великой революции в прошлом столетии, призвал на помощь все народы. Но в большинстве случаев не доходил этот зов издалека; они слышали только шум, поднятый своими собственными реакционерами. Ныне этот шум оглушает народ, который обманным путем заставили относиться с каким-то диким восторгом к своим «военачальникам», лишь в некоторых германских землях. Остальным народам внятен зов Франции, и он доходит до них. И до нашего древнего народа донесся этот зов, и я хочу слить свой голос с голосом француза, чтобы, по крайней мере, уберечь своих соплеменников в Германии от действия реакционной шумихи [11].

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Немецкое юдофобство. – Патриотствующие романтики и философствующие книготорговцы. – Отто Виганд. – Бертольд Ауэрбах. – Молешотт. – Доктор Галлавардэн. – Реформа еврейских носов. – Некий фотографический портрет. – Молитва на древнееврейском языке. – Патриотизм. – Мой дедушка. – Праматерь Рахиль. – Национальный траур. – Черная суббота.

Немецкое образование, по всей видимости, не в ладах с еврейским национализмом. Если бы я не жил во Франции, мне едва ли пришло бы на ум интересоваться вопросом восстановления нашей национальности: столь сильна зависимость наших воззрений и стремлений от окружающей нас среды. Всякий жизнеспособный народ, как всякий жизнеспособный индивидуум, имеет свое особое поле деятельности. Всякий народ, всякий элемент исторических народов является политическим или, как мы выражаемся в наше время, социальным животным, но в рамках социального мира каждый обладает уже от природы особенным призванием, и немец, как бы он ни противился этому, в своей лучшей части слишком философ, принадлежит к слишком универсальному духовному направлению, чтобы он мог отнестись с истинным энтузиазмом к национальным устремлениям, не прибегая к аффектации.

«Эта тенденция в целом, – писал мне мой прежний издатель Отто Виганд, когда я познакомил его в общих чертах со своими взглядами на еврейское национальное движение, – противоречит моей чисто человеческой природе».

«Чисто человеческая природа» немца – это природа чисто германской расы, которая лишь посредством мысли, теоретически, может подняться до общечеловеческих идей, в практической же жизни она еще не преодолела своих органических симпатий и антипатий. Отвращение, питаемое ею к нашим еврейским национальным устремлениям, вызвано двоякой причиной: прежде всего, двойственность сущности человека, его духовная и природная, его теоретическая и практическая стороны ни в одном другом народе не выступают в такой непримиримой противоречивости, как в немецком народе. – Национальные устремления вообще не согласуются с теоретическими гуманитарными устремлениями немца. К еврейским же национальным устремлениям немец, помимо того, питает расовую антипатию, от которой у нас не могут освободиться даже наиболее благородные натуры и возвышенные умы. Тот самый немец, чья «чисто человеческая природа» не может скрыть отвращения к сочинениям, защищающим еврейскую национальность, печатает без всякого отвращения сочинения против еврейства, истинный мотив которых по понятным причинам прямо противоположен «чисто человеческой природе», ибо это прирожденный расовый антагонизм. Немец, однако, не отдает себе полного отчета в своих расовых предрассудках. Он видит в своих природных, как и в своих духовных устремлениях не немецкие, истинно германские тенденции, а тенденции «гуманистические», он не знает, что последние он почитает только в теории, тогда как первым рьяно следует на практике.

У образованных немецких евреев также имеются основательные резоны «с отвращением» отвергать еврейские национальные устремления. – Мой старый любимый друг Бертольд Ауэрбах так же возмущен мною, как мой старый издатель, хотя по совершенно иной причине, чем «чисто человеческая природа». Он горько сетует по поводу моего национализма: «Кто поставил тебя начальником и судьей над нами?» [12] Немецкий еврей, испытывая на каждом шагу ненависть антисемитов, всегда склонен вытравить в себе все еврейское и даже отречься от своей расы. Нет такой реформы еврейского культа, которая показалась бы образованному немецкому еврею достаточно радикальной. Даже крещение не избавляет его от кошмара немецкого юдофобства. Немцы ненавидят евреев не столько за их религию, сколько за расу, не столько за своеобразие их веры, сколько за форму их носов. – Ни реформа, ни крещение, ни образование, ни эмансипация не открывают до конца немецким евреям дорогу к общественной жизни. Поэтому они пытаются отрицать свое происхождение. – Молешотт рассказывает в своей «Книге психологических эскизов» (стр. 257) о сыне одного крещеного еврея, которого по утрам нельзя было оторвать от зеркала, он упорно пытался выпрямить гребенкой свои вьющиеся волосы. Но сколь мало «радикальная» реформа, по праву названная так, потому что она подрубала корни иудаизма, его национальный исторический культ, сколь мало, утверждаю я, эта реформа достигла своей цели, столь же мало достигают своей цели евреи, стремящиеся отречься от своего происхождения. Еврейские носы не поддаются реформе, и черные вьющиеся волосы вследствие крещения не выпрямляются с помощью гребенки. Еврейская раса – одна из первичных человеческих рас, и вопреки климатическим влияниям она воссоздает себя в своей целостности. Еврейский тип на протяжении столетий оставался неизменным.

«На западном склоне горы, на которой расположен египетский город Фивы, в частности так называемый Город Мертвых, можно увидеть надгробный памятник управляющему строительными работами. На этом памятнике изображаются различные работы, производившиеся под его руководством. Это – воздвижение обелисков, высечение сфинксов, строительство дворцов и осуществление всех необходимых для этого крупных и мелких работ. Белые азиатские рабы изготовляют черепицу, некоторые подносят глину, другие уносят готовые кирпичи. В стороне стоит надсмотрщик, угрожающе занесший над ними палку. Судя по надписям, памятник воздвигнут во времена Моисея, и в азиатских рабах можно опознать евреев» [13]. На египетских памятниках более позднего времени также изображаются евреи, сходство которых с нашими современными соплеменниками поразительно.

Еврейское племя, которое уже в древности теснили и почти совершенно истребили другие народности, пребывая в рассеянии среди других народов, вынуждено часто выбирать между отступничеством и смертью. Оно уже давно растворилось бы в безбрежном океане индогерманских народов, если бы постоянно не воспроизводило свой тип во всей его целостности. – Если иудаизм обязан своим бессмертием плодотворности своего религиозного гения, то этот гений обязан своим бессмертием плодотворности и неистощимости жизненных сил еврейского племени. То, что писалось уже в Библии об Израиле в египетском пленении, сохранило силу и в третьем изгнании. «Но чем более изнуряли его, тем более он умножался, и тем более возрастал, так что опасались сынов Израилевых» (Исход 1:12).

Я могу привести пример из собственного опыта, свидетельствующий о жизнестойкости еврейской расы, проявляющейся в смешанных браках с представителями индогерманских народов. Известно, что при браках представителей индогерманской расы с монголами преобладающим становится монгольский тип: русская знать, в чьих жилах течет не так уж много монгольской крови, тем не менее сохраняет монгольский тип. В числе моих единомышленников есть русский аристократ, который, как все истинно русские дворяне, обнаруживает свое монгольское происхождение фигурой, свое же индогерманское происхождение – тонким умом. Этот человек женился на польской еврейке; от их брака родилось много детей, и все без исключения выглядят как евреи.

Как видите, дорогой друг, усилия еврейских мужчин и женщин избыть свои еврейские родовые черты посредством крещения и погружения в море индогерманских и монгольских племен тщетны. Еврейский тип неистребим.

Еврейский тип лица невозможно также спутать ни с каким другим. На еврейском лице, пусть самом благородном, весьма близком к древнегреческому типу, и даже превосходящем его своеобразным отражением духовной и нравственной силы, знаток всегда различит неизгладимую печать, которую оставила на нем древнейшая знать всемирно-исторических народов. – Поэтому я не был удивлен, когда, находясь проездом в Антверпене, показал небезызвестную Вам фотографию одному знатоку искусства, который не мог налюбоваться совершенным образом, способным сделать честь руке великого Фидия, и, наконец, громко воскликнул, словно его внезапно осенило: «Держу пари, это еврейка!»

Еврейская раса, рассеянная по всему свету, в большей мере, чем какая-либо другая, обладает способностью акклиматизироваться на всех широтах. Как родина евреев, Палестина, производит на свет плоды южной и северной природы, так и народ, обитающий в этом умеренном климате, процветает во всех климатических поясах. – Французский врач доктор Галлавардэн установил этот физиологический феномен с помощью статистики в своем труде «Положение евреев в мире».

Так же, как у меня не может быть предубеждения против своей собственной расы, сыгравшей величайшую роль в мировой истории и призванной сыграть еще большую в будущем, нет у меня его и в отношении священного языка наших предков; следствием такого предубеждения является то, что древнееврейский язык желают вытеснить из всей еврейской жизни и, наконец, заменить его даже на еврейском кладбище немецкими надписями на надгробьях. – Мне всегда доставляло радость чтение молитв на древнееврейском языке. Они доносят до меня эхо голосов тысячи поколений, рвущихся каждый день из удрученных сердец к небесам. Редко эти трогательные молитвы не действуют на тех, кто понимает их.

Самое трогательное в еврейских молитвах то, что все они коллективные молитвы, возносимые во здравие всего еврейского племени. Благочестивый еврей прежде всего еврейский патриот. «Прогрессивный» еврей, который отвергает еврейскую национальность, не только отступник, отщепенец в религиозном понимании, но и предатель в отношении своего народа, своей семьи. – Если бы было правдой, что эмансипация евреев в изгнании несовместима с еврейским национализмом, то еврей должен был бы принести эмансипацию в жертву еврейскому национализму. Этот вопрос, возможно, нуждается в более основательном рассмотрении, чем то, которому он был подвергнут ранее. Но то, что еврей прежде всего должен быть еврейским патриотом, не требует доказательства для того, кто получил только еврейское образование. – Еврейский патриотизм – это не германское туманное умозрение, к которому можно подойти с меркой сущности и видимости, реализма и идеализма. Это реальное чувство, которое настолько первично и просто, что не нуждается в доказательствах и не может быть обращено в свою противоположность.

Мой дедушка показал мне однажды маслины и финики. «Эти плоды, – наставлял он меня с сияющим лицом, – произрастают в Эрец Исраэль» (в Палестине). Ко всему, что напоминает о Палестине, ортодоксальные евреи относятся с таким же чувством любви и обожания, как к воспоминаниям об отчем доме. Известно, что в могилу каждого еврея, умершего в изгнании, кладут мешочек земли из страны предков, так как полагают, что умерший должен странствовать под землей, пока он не доберется до священной страны, чтобы обрести покой и воскреснуть. – Этот обычай, равно как использование в ритуале этрога и пальмовых ветвей, с большими затратами доставляемых из Палестины, объясняется гораздо более существенной причиной, нежели требованиями религии или только предрассудками. Все праздники и посты евреев, благоговение, с которым они соблюдают свои традиции и которое достигает своего апофеоза в употреблении древнееврейского языка, весь еврейский культ и его всепроникающее влияние на семейную жизнь евреев, все это находит свое обоснование в патриотизме еврейского народа. Еврейские «реформаторы», «эмансипировавшиеся» от еврейской национальности, очень хорошо знают это. Они также весьма остерегаются прямо высказать свое истинное мнение. Они полагают более удобным для себя укрыться за дуалистической ложью, которая во всяком естественном, простом чувстве, в частности в патриотизме, усматривает двойственную сущность, идеальную и реальную, принимая в зависимости от обстоятельств сторону той или другой.

Эта ложь является, впрочем, новейшим германским продуктом, и для ее разоблачения нет необходимости в основательной критике. – Еще Спиноза воспринимает еврейство как национальность и полагает (сравните конец третьей главы его «Богословско-политического трактата»), что восстановление еврейского царства зависит лишь от мужества еврейского народа. – Даже Мендельсон, при всем его рационализме, не говорит еще ничего о космополитическом еврействе. – Лишь в новейшее время сочли необходимым, исходя из соображений эмансипации, отрицать еврейскую национальность, и при этом люди настолько утратили чувство реальности, что вообразили, будто отрицание сокровеннейшей сущности иудаизма не является угрозой для дальнейшего существования евреев как народа.

Да, дорогой друг, какие бы доводы ни приводили против этого наши германские реформаторы, желающие уподобиться христианам, еврейская религия – это, прежде всего, еврейский патриотизм. – Я всегда вспоминаю с глубоким волнением о том, что происходило в доме моего благочестивого дедушки в Бонне, когда приближался день 9 Ава. В первые девять дней этого месяца траур, который начинался за три недели до наступления рокового дня, принимал ощутимую форму. Даже суббота утрачивает в эти дни глубочайшей национальной скорби свой радостный праздничный характер и очень метко обозначается как «черная суббота».

Мой правоверный дедушка принадлежал к тем почтенным знатокам Писания, которые, не делая из своего знания ремесла, тем не менее обладали саном и знаниями раввина. В продолжение всего года, по завершении дневных трудов, дед до полуночи изучал Талмуд с его многочисленными комментариями. Его занятия прерывались лишь на «девять дней». В эти дни он читал со своими внучатами, которые должны были бодрствовать вместе с ним до полуночи, предания об изгнании евреев из Иерусалима. Белоснежная борода сурового старца во время этого чтения орошалась слезами, и мы, дети, тоже не могли сдержать рыданий. В особенности запал мне в память отрывок, который неизменно вызывал слезы у деда и внука.

«Когда воины Навуходоносора, – гласит это предание о Вавилонском пленении евреев, – уводили детей Израиля, закованных в цепи, в Вавилон, путь их лежал мимо могилы праматери Рахили. Приблизившись к могиле, услышали пленники плач и горькое рыдание. Это был голос Рахили, восставшей из гроба и безутешно оплакивавшей судьбу своих несчастных детей» (см. Иеремия 31:15).

Основываясь на этом отрывке, Вы можете обнаружить источник еврейской веры в бессмертие: эта вера есть продукт нашей любви к семье. Она уходит своими корнями в далекое прошлое, в патриархальные времена, и достигает того будущего, когда наступит мессианское царство. – Из еврейской семьи органически произросла животворная вера в непрерывность духовной жизни в истории.

Этот цвет иудаизма, корни которого – еврейское чадолюбие, а ствол – еврейский патриотизм, – этот прекраснейший цветок нашего национального исторического культа, – превратился в жалкую веру в атомистически распыленное бессмертие обособленной души, и засыхает, словно увядшая листва, оторванная от своего корня и ствола. Лишь в еврейской семье живет еще эта вера. И когда современный дуализм материи и духа, посредством которого, вследствие отпадения христианства от иудаизма, убивалось единство всего живого, в учении последнего христианского философа Картезиуса достиг своей классической завершенности, из иудаизма вновь восстала во всей своей первозданной мощи вера в бессмертие в природе и истории, образуя оплот против всякого спиритуалистического себялюбия и материалистического индивидуализма. Как в теории христианский дуализм окончательно был преодолен уже Спинозой, так в жизни древний еврейский народ, продолжающий существовать среди современного мира, благодаря своему здоровому, образцовому семейному укладу сопротивляется практически этому недугу раздвоенности. – Уже сегодня заметно целительное действие еврейской семьи в литературе, искусстве и науке. Каким же оно станет, когда мы вновь будем обладать своей народной и национальной литературой, когда вновь от Сиона выйдет Закон и слово Господне – из Иерусалима! [14]

ПИСЬМО ПЯТОЕ

Взгляд в прошлое. – Дамасские события. – Крик боли. – Мамзербилбул. – Хеп-Хеп [15]. – Бегство во Францию. – Арнольд Руге. – Наполеон. – Немецкий простак. – Тевтономаны. – Джефферсон. – Стражи отечества и отцы отечества. – Ubi bene ibi patria [16]. – Еврейское инкогнито. – Религия смерти. – Вздымай свой стяг высоко, народ мой.

Думаю ли я серьезно об освобождении из изгнания? – Вы задаете этот вопрос и добавляете, что уже в своих первых двух сочинениях, в «Священной истории человечества» и в «Европейской триархии», я выразил уверенность в том, что сбудется еврейская надежда на пришествие Мессии. – Вы заводите речь издалека, почтеннейшая, и напоминаете мне о том, что как писатель я должен нести ответственность не только за свои позднейшие, но и за ранние идеи. Вы правы. Я тоже хочу взять на себя эту ответственность. Я бы только хотел не нарушать логического развития идеи и не отклоняться слишком далеко от мысли, которая ныне близка моему сердцу. Поэтому я приведу попутно лишь несколько характерных эпизодов из своего прошлого, которые могут разъяснить мое нынешнее мировоззрение.

Двадцать лет тому назад, когда из Дамаска до нас, европейцев, дошел абсурдный навет [17] и грубость и легковерие азиатской и европейской черни, которая сегодня, как и две тысячи лет назад, охотно верит любой клевете, если только она направлена против евреев, заставили все еврейские сердца сжаться от горькой и естественной обиды, тогда, в разгар моего увлечения социализмом, мне в первый раз довольно бесцеремонно напомнили, что я принадлежу к несчастному, оклеветанному, покинутому всем светом, рассеянному по всем странам, но не умерщвленному народу; тогда, хотя я и был уже далек от еврейства, я пожелал излить чувства своего еврейского патриотизма в крике боли, который, однако, вскоре вновь был заглушён в моей груди еще большей болью, пробужденной положением европейского пролетариата. У других народов споры ведутся лишь между партиями: немцы не могут сговориться даже тогда, когда они принадлежат к одной и той же партии. Мои собственные единомышленники внушили мне отвращение к моим германским чаяниям и заранее сделали для меня сносным изгнание, которое лишь несколько лет спустя вследствие победы реакции, должно было превратиться из добровольного в принудительное. Вскоре после февральской революции я отправился во Францию. Здесь я ближе познакомился с народом, который в наш век идет в авангарде всех социальных движений. Если этот народ подчиняется сегодня железной диктатуре империи, то так будет происходить лишь до тех пор, пока император [18] не только на словах останется верным своему революционному происхождению. Империя погибнет в то мгновение, когда династические интересы вступят в конфликт с устремлениями французского народа.

После государственного переворота [19] я отошел от политики и посвятил себя исключительно естественным наукам. – В глазах старого младогегельянца доктора Руге [20], который не мог простить уже «коммунистическому рабби Моисею» его «отречения» от «идеи», этот «материализм» был совершенной мерзостью. Он недвусмысленно дал понять в «Германском Музее», что такой естественно-научный материализм является, собственно говоря, империализмом, и не германского, барбароссовского [21], но романского, бонапартовского толка. – Старина Руге не объяснил, какая связь имеется между изучением естественных наук и бонапартизмом. Между тем я начал обнаруживать со времени итальянской кампании [22] действительную связь, существующую между моими исследованиями расы и теми современными национальными движениями, которые с момента начала войны приняли огромный размах. При случае я сообщу Вам о некоторых результатах этих исследований. Здесь же достаточно заметить, что они привели меня к выводу о неизбежности заката всякого расового господства и неизбежности возрождения народов. Прежде всего, мой народ, еврейский народ, начал все сильнее приковывать мое внимание. Духи моих несчастных соплеменников, которые витали надо мной в молодости, появились вновь, и долго подавляемые чувства стали неотступно преследовать меня. Боль, которая во время дамасских событий то появлялась, то исчезала, стала преобладающим и устойчивым душевным состоянием. Я не пытался больше заглушить голос своей еврейской совести; напротив, я ревностно прислушивался к нему и был немало поражен тем, что в своих старых рукописях нашел утверждения, предвосхищающие мои позднейшие еврейские устремления.

В 1840 г. я писал следующее об уже упоминавшихся событиях в Дамаске. «То, как это преследование евреев воспринимается в Европе и даже в просвещенной Германии, должно привести к перелому в иудаизме. Это свидетельствует со всей непреложностью о том, что, вопреки всей образованности западных евреев, между ними и европейскими народами все еще существует столь же неодолимая преграда, как во времена самого исступленного религиозного фанатизма. Наши соплеменники, которые из соображений эмансипации хотели бы убедить себя и других в том, что современные евреи не обладают больше национальным чувством, поистине не ведают, на каком они свете [23]. Наивные люди не понимают, как это возможно, что в Европе в XIX веке хотя бы на мгновение можно поверить в средневековую легенду, которая – увы! – хорошо была известна нашим истерзанным предкам как мамзербилбул [24]. – Для наших образованных немецких евреев причина окружающей евреев ненависти всегда оставалась загадкой. Разве немецкие евреи не стремились со времен Мендельсона только к тому, чтобы быть немцами, мыслить и чувствовать по-немецки? Разве не пытались они искоренить всякое воспоминание о своей древней нации? Разве не участвовали они в «освободительной войне?» Разве не были «истинными германцами» и французоедами? – Не распевали ли мы еще вчера вместе с Николаусом Беккером [25]: «Они его не получат, свободный немецкий Рейн»? Разве я сам не совершил непростительную глупость, отослав музыкальную композицию этой «немецкой марсельезы» автору?

И все же со мной случилось то же, что и с немецкими евреями как народом после периода их патриотического воодушевления: мне также допелось узнать не только ледяной тон, которым немецкий муж ответил на мое обращение, проникнутое пылким патриотизмом, но и то, что он, превзойдя всякую меру, надписал на обратной стороне конверта искаженным почерком: «Ты жид». – Я позабыл, что после своей освободительной войны немцы не только отталкивали евреев, сражавшихся на их стороне против Франции, но и преследовали их криками «Хеп-Хеп». Я воспринял «Хеп-Хеп» Беккера как личное оскорбление и написал ему отнюдь не искаженным почерком несколько любезностей, которые этот малый, вероятно устыдившись своей невоспитанности, молча проглотил. – Сегодня я близок к тому, чтобы просить прощения у немецкого барда; оскорбление явно не носило личного характера. Невозможно быть одновременно тевтономаном и юдофилом, как невозможно одновременно любить немецкий военный мундир и свободу германского народа. Истинные тевтономаны Арндт [26] и Ян [27] навсегда останутся реакционными простаками. Истинный немец любит в своем отечестве не государство, а расовое господство. Как он может признать суверенное равенство других рас, живущих рядом с ним, равенство, которое и для широких народных масс Германии продолжает быть утопией! Симпатический француз ассимилирует с неодолимой силой притяжения любой элемент чужой расы. Еврей во Франции также француз. – Впрочем, уже Джефферсон [28] сказал во время американской освободительной войны: «У каждого человека две родины – прежде всего его собственная, а затем Франция». Немец, напротив, хотел бы владеть один всеми своими отечествами и отцами отечества. У него отсутствует главное условие, необходимое для всякой химической ассимиляции: теплота.

Пока еврей переносил любое оскорбление и любое преследование как кару Божью, надеясь на грядущее восстановление своей нации, его гордость невозможно было ранить. Его единственное призвание заключалось в том, чтобы сохранить себя и свое племя ради будущего, которое должно было вознаградить его за все перенесенные невзгоды, отомстить за все оскорбления, воздать за его верность. Но этой веры и этой надежды больше нет у наших просвещенных евреев. Для них всякое ложное обвинение является вместе с тем покушением на их гражданский статус и умалением их чести. Какая польза им от эмансипации, какой толк от нее, даже если какой-нибудь еврей время от времени и становится муниципальным советником или депутатом, тогда как одно слово «еврей» воспринимается как позорное клеймо, и любой чванливый бурш, любой невежественный газетный писака, любой глупый малый может с успехом воспользоваться этим?

Пока еврей отказывается от своей национальности, потому что у него не хватает самоотверженности признать себя частью несчастного, преследуемого и осмеиваемого народа, его ложное положение с каждым днем будет становиться невыносимее. – К чему обманывать себя? – Европейские народы всегда считали пребывание евреев в своей среде противоестественным явлением. Мы всегда будем чужими среди народов, которые, возможно, и эмансипируют нас во имя гуманности и справедливости, но ни при каких обстоятельствах не будут уважать нас до тех пор, пока мы считаем ubi bene ibi patria своим главным принципом и догматом веры, пренебрегши своими собственными великими национальными воспоминаниями. – Пусть даже и цивилизованных странах религиозный фанатизм не преследует наших просвещенных соплеменников своей ненавистью. Несмотря на просвещение и эмансипацию, еврей в изгнании, отрекающийся от своей национальности, не обретает уважения народов, в среде которых он успешно натурализуется как гражданин, ибо он не освобождается от долга солидаризоваться со своим народом. – Не старый благочестивый еврей, который скорее даст себе вырвать язык, чем кощунственно отречется от своего народа, а современный еврей вызывает презрение, тот, кто подобно немецкому люмпену за границей отрекается от своего народа, потому что над тем тяготеет тяжелая десница рока. – Прекрасные фразы о человечности и просвещении, столь щедро расточаемые им, чтобы прикрыть свое предательство, свою боязнь солидаризоваться со своими несчастными соплеменниками, не защитят его от строгого приговора общественного мнения. Тщетно предъявляет он общественному мнению свое географическое и философское алиби. – Надевайте тысячу масок, меняйте имена, религию и обычаи и крадитесь инкогнито по миру, чтобы не заметили, что вы еврей: всякое оскорбление еврейского имени больнее заденет вас, нежели честного человека, признающего свою общность со своей семьей и заступающегося за ее честь».

Так, друг мой, думал я в разгар своей деятельности, направленной на благо европейского пролетариата. Моя вера в Мессию была тем же, чем она остается сегодня: верой в возрождение всемирно-исторических народов посредством поднятия опустившегося до уровня стоящего выше. Сегодня, как и тогда, когда я издавал свои первые сочинения, я продолжаю верить в то, что христианство было большим шагом вперед на пути к той возвышенной цели, которую пророки рисовали как мессианское время. Я верю сегодня, как и тогда, что эта великая всемирно-историческая эпоха начала вырисовываться в умах людей благодаря Спинозе. Но я никогда не полагал и никогда не утверждал, что христианство было последним словом в священной истории человечества или что Спиноза завершил эту историю. – Бесспорно, – и я никогда в этом не сомневался, – что мы сегодня томимся по гораздо большему избавлению, чем то, что когда-либо предлагало или могло предложить христианство. – Христианство было ночным созвездием, которое взошло после заката солнца античной жизни, чтобы служить утешением и надеждой для народов. Оно светило над могилами уничтоженных древних племен. Религия смерти – христианство – завершила свою миссию в то мгновение, когда народы вновь пробудились к жизни. История последних трех столетий дает на каждой своей странице, вплоть до сегодняшней, множество примеров того; ограничусь лишь тем, что обращу Ваше внимание на процессы, происходящие в нынешней Италии. На развалинах христианского Рима восстает возрожденный итальянский народ. – И христианство и мусульманство учили только смирению; Австрия относится к Италии так же, как Турция к Палестине. – Христианство и мусульманство – это надписи на могильных плитах, которые варварское иго обрушило на могилы народов. Пока австрийцы господствовали в Италии, а турки в священной стране наших отцов, итальянский и еврейский народы не могли пробудиться к новой жизни. Однако солдаты современной цивилизации, французы, свергают господство варваров, сбрасывают своими геркулесовыми руками могильные камни с гробов уснувших, и народы пробуждаются.

В странах, отделяющих Запад от Востока – в России, Польше, Пруссии, Австрии и Турции – живут миллионы наших соплеменников, которые денно и нощно возносят самые жаркие молитвы Богу своих отцов о восстановлении еврейского государства. Они с большей верностью хранили животворное зерно иудаизма, то есть еврейскую национальность, чем наши западные братья, которые хотели бы все оживить в вере наших отцов, только не надежду, породившую эту веру и сберегшую ей жизнь, вопреки всем бурям времен, – надежду на восстановление нашей национальности. – Я хотел бы прийти к этим миллионам верных братьев и крикнуть им: «Вздымай свой стяг высоко, народ мой! В тебе сохранилось зерно жизни, которое, подобно зернам злаков в египетских саркофагах, дремало тысячелетиями, но не утратило способности прорастать, и которое даст плоды как только затвердевшая оболочка, сковывающая его, прорвется, как только оно попадет в возделанную почву современности, где свет и воздух и небесная роса окажут на него свое живительное действие».

Застывшие формы ортодоксального иудаизма, которые до возрождения иудаизма были абсолютно оправданы, взорвутся лишь изнутри, естественным путем, силой, которую несет в себе животворная идея еврейской национальности и ее исторический культ. Лишь в национальном возрождении религиозный гений евреев обретет вновь священный дух пророков, подобно великану, который, коснувшись материнской земли, черпает из нее новые силы.

До настоящего времени ни одному пропагандисту культуры, даже такому мастеру, как Мендельсон, не было дано пробить извне ту скорлупу, которой словно панцирем окружена раввинистика, и дать проникнуть в нее свету, не умерщвляя при этом сокровеннейшей сущности иудаизма, его национального исторического культа и не убивая его священной жизни.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

Благородные представители германского духа. – Патриотические соплеменники. – Историк Грец. – «Essai sur la litterature juive» [29] Мерсье. – Осеннее и весеннее равноденствие мировой истории и его штормы. – Саббатай Цви. – Хасиды. – Естественная и историческая религия. – Еврейская мать. – Виктор Гюго. – Берне, Барух, Ицик.

Вы полагаете, что хотя мое мнение об отношении наших немецких соотечественников к евреям, равно как об отношении образованных немецких евреев к немцам как народу, не совсем лишено основания, тем не менее слишком категорично. – Среди немцев, утверждаете Вы, имеются истинно гуманные умы, способные преодолеть расовые предрассудки, руководствуясь глубоким чувством справедливости. А что касается наших образованных евреев, то в своем большинстве они, по Вашему мнению, вопреки видному положению, завоеванному ими в обществе в результате успехов, достигнутых ими в области промышленности, науки или искусства, обладают достаточной самоотверженностью, чтобы постоять за свою религиозную или племенную общность.

Я охотно признаю, что следует, как Вы справедливо пишете, внести некоторые поправки в мои слишком общие суждения, которые сложились под влиянием печальных событий в Дамаске, суждения, под которыми сегодня можно подписаться лишь с большими оговорками. Сегодня мне и в голову не придет отказать германской расе и в особенности немецкому народу, ибо я ставлю его очень высоко, в способности возвыситься с помощью гуманитарного образования над природными расовыми предрассудками, противоречащими всему гуманному, человеческому. Немецкий дух представлен совершенно иными людьми, чем патриотствующие романтики и философствующие книготорговцы. Народ, породивший таких исполинов, как Лессинг, Гердер, Шиллер, Гегель, Гумбольдт и многих других героев гуманизма, должен обладать способностью подняться на самую высокую ступень цивилизации.

Я вспомнил интересный пример, характеризующий торжество, немецкого духа над немецкими предрассудками, о котором мне рассказал Людвиг Виль [30].

Вы, конечно, слышали о Геккере [31], который в сороковые годы и еще в начале славного революционного 1848 года играл столь значительную роль в Бадене. Геккер, германец чистейшей воды, вскоре после событий в Дамаске обратил на себя внимание своими либеральными речами. Но знаете ли Вы, против какого «исконного врага» отправился в поход сей рыцарь немецкого либерализма? Против французов, скажете Вы. Нет, этого исконного врага при Гизо и Луи-Филиппе нечего было опасаться. Против русских? Тоже нет. Исконный враг, в борьбе против которого Геккер заслужил признание, был не кто иной как страшный народ иудейский. Геккер опубликовал во «Франкфуртском журнале» ряд анонимных статей против эмансипации евреев!

Между тем несколько лет спустя тот же самый Геккер обратился в Бадене с адресом к Берлинскому объединенному ландтагу в пользу эмансипации евреев. Когда от него потребовали объяснений по поводу его прежних юдофобских высказываний, он публично признал, что долгое время не мог преодолеть своей антипатии к евреям, но принципы права и гуманности наконец восторжествовали.

Впрочем, демократы 1848 года показали, как далеко они оставили позади себя демагогов «освободительной войны», романтических буршей Яна, Арндта и К°. Однако я полагаю, что имею право утверждать на основании своего многолетнего опыта, что Германия как целое, несмотря на всю свою ученость, в области практической социальной жизни все еще серьезно отстает от других народов Европы. Очевидно, последняя битва против расовых предрассудков еще впереди, только в будущем гуманитарное образование войдет в плоть и кровь немцев, как оно вошло в плоть и кровь романских народов, которые в результате длительного исторического процесса преодолели расовый антагонизм.

Еще в большей мере, чем в вопросе о немецком антисемитизме, я согласен с Вашими возражениями по поводу наших образованных евреев на Западе и в особенности в Германии. В последнее время в иудаизме также наступила благодетельная реакция против той космополитической филантропии, которая, как однажды верно заметил Жан Жак Руссо, лишь затем в такой туманной дали любит человека, чтобы освободиться от любви к своему ближнему. Я вижу повсюду более естественные и более здоровые чувства, служащие приметами этой перемены к лучшему: в Америке, где каждый год основываются новые еврейские общины и открываются синагоги, во Франции, где была предпринята попытка создать «Всемирный еврейский союз» («Alliance israelite universalle» – организован в 1860 году с целью «содействовать повсеместно эмансипации и моральному прогрессу евреев») – попытка, которая может иметь большое значение, если в этой организации возобладает истинно еврейский национальный дух; в немецкой и французской литературе, где такие писатели, как Комперт [32], Штраубен, Вейль [33], Бернштейн [34] с успехом начали реалистически и увлекательно рисовать еврейский быт; прежде же всего в научной литературе по иудаизму, где со времени эпохальной «Истории евреев» Греца, сумевшего привлечь симпатии нашего народа к своим героям и мученикам, зародились тенденции, которые в близком будущем восторжествуют над поверхностным христианствующим спиритуализмом.

У представителя образованных кругов немецкого еврейства Риссера [35] хватило мужества поставить слово «еврей» в качестве заглавия журнала, посвященного защите наших политических и гражданских прав. Доктор Людвиг Филиппсон [36] также не побоялся громко заговорить о еврейских интересах. Лирический поэт Людвиг Виль неизменно посвящает свою музу великим воспоминаниям нашей бессмертной нации.

Собственно, то обстоятельство, что «Западно-восточные ласточки» Людвига Виля, пятнадцать лет назад пролетевшие над Германией, почти не оставив следа, ныне переводятся французом и снабжаются предисловием, привлекшим внимание французской прессы, на мой взгляд, знамение времени, и я должен несколько подробнее остановиться на этом.

Пьер Мерсье, французский переводчик «Ласточек», в своем «Очерке еврейской литературы» высказывает мнение об этой литературе, с которым я никак не могу безоговорочно согласиться. В частности, как христианин он рассматривает иудаизм в слишком односторонне спиритуалистическом разрезе. Однако при всех обстоятельствах, его суждения о духе, которым проникнута Тора, свидетельствует о более зрелом понимании истории, о более глубоком постижении еврейского гения, чем то, что обнаруживают немецкие исторические писатели, которые в своем юдофобстве доходят до критики Библии.

Достойно внимания его мнение о новой еврейской литературе, в которой он увидел противоядие против расслабляющего действия современных романов. Однако он снова впадает в заблуждение, определяя как спиритуалистический тот здоровый источник, из которого возникла эта новая еврейская литература. Еврейская жизнь никогда не была по своей природе спиритуалистической. Даже ессейство, расцвет которого падает на период зарождения христианства в иудаизме, ессейство, которому христианская религия прежде всего обязана своим существованием, не было в сущности спиритуалистической сектой, как не были проникнуты духом спиритуализма первые христиане. Когда эта секта стала спиритуалистической в христианстве, она порвала с иудаизмом. С того момента от нее не остается следов в иудаизме [37]. Всякий раз, как только происходит перелом в истории развития всемирно-исторических народов, возникает могучее движение в том народе, который является носителем исторической религии. Переход от древности к средним векам, это осеннее равноденствие человечества, возвещает о себе великими штормами в иудаизме, который породил христианство и в своих собственных рамках секты, вновь бесследно исчезнувшие, когда кризис миновал. Также и ныне, во время весеннего равноденствия человечества, великое будущее – предмет наших устремлений, возвещают движения в иудаизме, привлекшие к себе еще слабое внимание мира, что, однако, не мешает им иметь не меньшее значение, чем те движения, которые возникли в иудаизме в период перехода от древности к средним векам. Уже с наступлением нового времени мессианское движение, не знающее подобного себе с эпохи падения еврейского государства, со времен Бар-Кохбы, охватило евреев Востока и Запада, лжепророком которых был Саббатай Цви [38], а истинным пророком Спиноза. Современные саддукеи, фарисеи и ессеи, – я имею в виду реформистов, раввинистов и хасидов, – тоже исчезнут без следа, после того как завершится наша критическая эпоха, знаменующая собой последний кризис в мировой истории, и народы, обязанные иудаизму своей исторической религией, и с ними сам еврейский народ, восстанут к новой жизни. Иудаизм не допускает возникновения в своей среде сект спиритуалистического и материалистического характера. Еврейская жизнь едина, как и ее божественный идеал, и именно это ее единство является тем, что противодействует современному материализму, представляющему из себя лишь обратную сторону христианского спиритуализма. Я имею в виду не философские системы или религиозные догмы, не мировоззрение, а жизнь, лишь вторичным продуктом которой является это мировоззрение. Жизнь – непосредственный продукт расы, которая придает своим социальным институтам форму, соответствующую ее природным предрасположениям и склонностям. Из этого первозданного образования возникает мировосприятие, которое оказывает обратное влияние на жизнь, но влияние модифицирующее, а не творческое и не способное никогда существенно изменить первоначальный тип, неизменно воспроизводящий свои особенности.

Германская раса навязала христианскому миру свою спиритуалистическую и материалистическую двойственность. Автор «Очерка еврейской литературы» поэтому совершенно прав, считая, что на христианство возлагают слишком тяжкое бремя ответственности за модную в наше время любовную мечтательность; скорее средневековое рыцарство должно быть в ответе за это. Во всяком случае, романтическое головокружение вызвано не просто христианством, но христианством в сочетании с свойственными германским расам качествами. Без этих северных народностей, которые сделали христианство тем, чем оно стало в истории, без этих галантных авантюристов, которые неизменно становились жертвами раздвоенности, разрываясь между грубейшей чувственностью и самым неистовым мистицизмом, христианский дуализм не обозначился бы с той резкостью, которая характеризует всю современную жизнь. Итак, не учение, а раса сообщает форму жизни. И не учение породило библейско-патриархальную семейную жизнь. Напротив, патриархальная жизнь родоначальников еврейства – источник еврейского культа – служит творческой основой для библейской религии, неизменно представляющей из себя национальный исторический культ, развивающийся из семейной традиции.

До выхода германских народов на авансцену мировой истории имелись только две разновидности культа: культ природы и культ истории. Первый нашел свое классическое выражение в Греции, второй в Иудее. Как греческий культ сделал предметом изображения совершенную природу, так иудаизм раскрыл закон Бога в истории. После появления на арене германских племен исчез культ природы и культ истории. Они уступили место апофеозу обособленной личности. Христианство нашло в северных расах в качестве органической наклонности то, что в нем самом явилось лишь следствием упадка древних национальностей, проявлением их смерти: я имею в виду такое мировоззрение, которое не обнаруживает ни в природе, ни в истории объединяющих уз божественной жизни, по повсюду лишь обособленные жизни.

Пока в Европе господствовали германские расы, никакая национальная жизнь не могла развиваться. «Религия любви» вне связи с естественной и исторической жизнью рассчитана только на индивидуальное спасение души. Апофеоз индивидуума выродился в итоге в непомерно раздутый культ женщины, который и поныне внушает романтическим еврейским синим чулкам столь сильные симпатии к христианству.

«Любовь, – утверждает Мерсье, – превозносилась во всех обличиях и изображалась как высшая, благороднейшая цель жизни. Добродетель женщины и даже ее пороки обретали необычайную важность. Женщина приучалась думать, что ее верность или неверность должна, привести в смятение весь мир. Она разделяла судьбу всех сил, которым поклоняются сверх всякой меры, ее испортили лестью. Поэтому любовь поглотила все социальные силы, всякую семейственность и в результате притупилась.

Только у евреев достало здравого смысла подчинить женскую любовь материнской любви. Александр Вейль вкладывает в уста еврейской матери слова: «Может ли честная еврейская мать заниматься любовью? Любовь – порочное идолопоклонство. Еврейка может любить только Бога, своих родителей и своих детей...» Старая Бабеле у Комперта говорит: «Бог не мог быть вездесущим, поэтому Он сотворил мать...» Материнская любовь – основа всей семейной жизни, ее страсть, ее таинство. Этот же тип еврейской женщины встречается во всех еврейских романах. Я вижу перед собой образ этой еврейской женщины. Ее лик светел, но бледен, меланхолическая улыбка играет на ее устах, кажется, что ее глубокий взор проникает в отдаленное будущее».

Читая эти строки Мерсье, Вы, несомненно, вспоминаете свою собственную мать, изобразить которую удачнее невозможно. Также и мне при чтении этого верного описания еврейской матери представляется моя мать. Я ее еще довольно хорошо помню, хотя потерял се мальчиком четырнадцати лет; она до недавнего времени почти каждую ночь являлась мне во сне. Словно это было вчера, в ушах моих звучат слова, произнесенные ею во время поездки в Бонн. Мне было тогда семь лет. Мы были уже в постели, и я только что кончил читать вечернюю молитву. Тут она сказала взволнованно: «Послушай, дитя мое, обещай мне, что ты будешь всегда усердно учиться. Не забывай, что Мохарих [39] один из моих предков и что тебе выпало счастье учить Тору у твоего деда. Говорят, что, когда дед и внук учат Тору вместе, Закон Божий не покидает семьи и передается из поколения в поколение».

Слова матери запали мне в душу, я их помню по сей день, хотя с тех пор мне никогда не доводилось слышать или читать что-либо, что напоминало бы это предание о деде и внуке [40].

Да, дети тот центр, к которому тяготеют все житейские помыслы, вся любовь еврея. Любовь в сердце его слишком сильна, слишком огромна, чтобы ограничиться одним поколением и не распространиться на будущие поколения. Среди евреев было такое множество святых ясновидцев именно по той причине, что взор их любви проникает далеко в будущее.

Бездетный брак, действительно, нигде не воспринимается так болезненно, как у евреев. Наши раввины учат, что человека, не имеющего потомства, следует оплакивать как покойника. Только евреи с полным правом могут присоединиться к молитве величайшего французского лирика Виктора Гюго:

Господи, убереги меня, убереги любимых мной.

Родителей, братьев, друзей и даже врагов моих,

От того, чтобы они когда-нибудь увидели, Господи,

Лето без ярких цветов, клетку без птиц, улей без пчел,

Дом без детей...

Этими строками я хотел бы завершить рассмотрение данной темы и, если я остановился на ней слишком пространно, то лишь потому, что в интересах возрождения нашей нации она заслуживает особого внимания. Отрадно уже то, что вдохновенные поэты и писатели отстаивают дело нашего народа; это может оказаться тем более счастливым обстоятельством, если такие патриотические тенденции не останутся неизвестными народу, с помощью которого угнетенные нации пробуждаются к новой жизни. Что должен был бы подумать о нас этот народ – я подразумеваю французов, – если бы во время великой весны народов, начавшейся с солнцем первой Французской революции, до него не донесся бы ни один звук из среды нашей нации? Благодаря французскому переводчику «Ласточек» французы убедились в нашем пробуждении. Хотя ни Виль, ни другие еврейские народные писатели и поэты не выступили с требованием нашего реального политического возрождения, они все же показали миру, что и в просвещенном еврействе еще живы патриотические воспоминания и что требуется лишь внешний толчок, чтобы облечь этот поэтический и идеальный патриотизм в плоть и кровь и сообщить ему способность действовать. – Я не сомневаюсь также, что отныне просвещенные евреи будут способствовать делу политического возрождения нашего народа с таким же самозабвением, как другие евреи в другое время способствовали делу эмансипации евреев в изгнании.

Весна народов, близящаяся к плодоносному лету, не может не оказать воздействия на наших западных братьев. И здесь в тиши будут наливаться соками весенние почки, и вдруг, когда исполнится срок, распустятся цветы, и поразят взоры всего мира. Молодое поколение евреев, восприимчивое ко всему возвышенному и священному, с энтузиазмом примкнет к национальному еврейскому движению, и, если когда-нибудь подрастающее поколение обратит свою энергию на достижение этой цели, то даже иссохшее дерево украсится листвой и цветами Израиля. Но пока, дорогой друг, в западном еврействе – не будем вводить себя в заблуждение – мы видим повсюду лишь сухое дерево поверхностного просвещения. Большинство немецких евреев начинают стыдиться своей религии и своего происхождения, как только они вступают в соприкосновение с европейским образованием. Немцы так долго и так основательно доказывали нам, что наша национальность является препятствием для «внутренней» эмансипации, что в конце концов мы сами поверили в это и приложили все усилия, чтобы ценой отречения от своего происхождения показать себя достойными расы светловолосых германцев. Но за исключением некоторых знатоков арифметики, продавших свое еврейство за государственную должность, все наши еврейские тевтономаны позорно просчитались. Мейерберу не помогло то, что он всегда трусливо избегал писать музыку к операм на еврейские темы: это не спасло его от немецкого юдофобства. Славная «Аугсбургер Альгемейне» редко упоминает его имя без того, чтобы не добавить в скобках: собственно, Якоб Мейер Липпман Бэр! Немецкому патриоту Берне также нисколько не помогло то, что он переменил свою фамилию Барух. Он признает это сам: «Как только мои противники терпят крушение, наткнувшись на Берне, – замечает он в одной из своих статей, – они хватаются за свое спасение – Баруха». Мой собственный опыт свидетельствует о том, что при всяком личном споре не только с противниками, но и с единомышленниками, и те и другие прибегают к оружию «Хеп», которое в Германии почти всегда действует безотказно. Я решил сделать удобное для них оружие еще более удобным, я приму свое ветхозаветное имя Моше и сожалею только о том, что меня не зовут Ициком.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

Надувательская реформа и некритичная реакция. – Лютер и Мендельсон. – Рационалистические двойники. – Ключ к религии будущего. – Три фазы развития еврейского духа. – Восстановление еврейского государства.

Вопрос, с которым Вы обращаетесь ко мне и который, признаюсь, представляет одну из величайших и сложнейших проблем для еврейства XIX столетия, доказывает, что Вы начинаете интересоваться иудаизмом. Итак, Вы ничего не имеете против того, чтобы наша нация была вновь введена «в колею мировой истории». Однако эта надежда, полагаете Вы, все еще остается лишь благочестивым пожеланием; сегодня, как и на всем протяжении двух последних тысячелетий, еврейство представлено только рассеянными семьями. Религиозные связи, которые до нынешнего времени объединяли рассеянных, теперь то и дело рвутся в результате участия евреев в современной культурной жизни. Хотя реформа и пыталась кое-как восстановить эти связи, на деле она лишь ухудшила положение.

Неизбежным следствием этого с Вашей точки зрения являются индифферентность и отпадение от иудаизма. Винить в этом некого. Не человеческая злая воля, а сила обстоятельств привели к распаду ортодоксального иудаизма. К какой общине, к какой синагоге, спрашиваете Вы, должно ныне примкнуть вашей семье? Или, быть может, зло спрашиваете Вы, образованные еврейские учителя заслуживают упрека за то, что принесли нам свет науки взамен «пробитой извне» твердой скорлупы раввинизма?

Нет, дорогой друг, мы ни на кого не хотим возлагать ответственность за этот, хотя и опасный, но в итоге целительный кризис, ибо он был необходим, и предотвратить его никто не в силах. К тому же самые опасные симптомы этого кризиса уже исчезли и едва ли повторятся. Иудаизм, грозивший распасться при первом соприкосновении с современным образованием, иудаизм – мы можем ныне сказать об этом, не опасаясь того, что история изобличит нас во лжи – успешно преодолел также эту последнюю опасность, возможно самую большую, которая когда-либо угрожала его существованию! У него нет противников ни в науке, ни в жизни; самая большая опасность грозит ему со стороны тех, кто предлагает себя в качестве представителей и посредников науки, не имея к тому основания. Я хочу подчеркнуть, что далек от того, чтобы недооценивать значение неусыпных трудов тех еврейских ученых и законоучителей, которым наше поколение обязано всем – образованием и благосостоянием, своим общественным положением и своим нравственным и духовным прогрессом – и в заслугу которым – им одним – можно поставить то, что в эпоху распада всех общественных связей еврейская семья продолжает оставаться образцом сплоченности. Именно эти ученые и учители – достойные преемники наших старых раввинов, являвшихся в продолжение двух тысяч лет изгнания столпами иудаизма и не образовавших тем не менее замкнутой касты жрецов или ученых. Если же они, – в большинстве случаев уподобляясь нашим еврейским поэтам, – слишком увлечены потоком нивелирующих тенденций и не задумываются о восстановлении нашей национальности, то для них, как и для поэтов, достаточно внешнего толчка, чтобы выступить в качестве еврейских патриотов, какими они и являются в глубине своего сердца. Опасность угрожала еврейству лишь со стороны тех, – к счастью, уже почти вымерших, – религиозных реформаторов, которые с их новоизобретенными церемониями и избитыми разглагольствованиями высосали из иудаизма все живые соки и оставили от этого великолепнейшего явления мировой истории лишь обглоданный скелет. Стремиться поднять еврейское учение на уровень современной науки и удовлетворить потребность в более упорядоченной и более эстетичной форме нашего древнееврейского культа, этого оказалось для них недостаточно. Они носились с совершенно несвоевременной, подслушанной у чужого вероисповедания, мертворожденной идеей религиозной реформы, которая ни в современном мире вообще, ни тем более в национальном в своей основе иудаизме не имеет под собой никакой почвы. Я не отрицаю правомерности религиозной реформы во времена Лютера в христианском мире, равно как реформы скорее эстетической, нежели религиозной и научной, во времена Мендельсона в еврейском мире. Этим реформаторам не могла даже прийти на ум мысль посягнуть на историческую основу какого-либо культа, который не может быть произвольно заменен новым. Наши современные реформаторы, напротив, хотели преобразовать саму эту основу: их реформа преследовала лишь неблаговидную цель, – если у нее вообще была какая-либо цель – констатировать неверие в национальные основы нашей религии. Неудивительно, что она способствовала лишь индифферентности и отпадению от иудаизма. Иудаизм, подобно христианству, должен был действительно распасться в результате торжества просвещения, если бы он был не более, чем догматической религией, если бы он не был национальным культом. Еврейские реформаторы, продолжающие разыгрывать свои театральные представления в некоторых немецких общинах, столь мало «умеют ценить этот аспект иудаизма, что изо всех сил стремятся удалить из учения и культа все, что напоминает о еврейской национальности. Им кажется, что составленные ими самими молитвенник или сборник религиозных гимнов, в котором философский теизм облачен в рифмы и переложен на музыку, гораздо больше возвышает душу, чем трогательные молитвы на древнееврейском языке, в каждом слове которых сквозит боль по утраченному еврейскому отечеству: молитвы, создававшие и поддерживавшие единство нашего культа на протяжении тысячелетий и поныне служащие узами, связывающими всех евреев на всем земном шаре [41]. Усилия наших немецких религиозных реформаторов направлены на то, чтобы превратить национальный и гуманный иудаизм в новое христианство, перекроив его на рационалистический манер, создать некий двойник, тем более излишний, что сам образец уже давно находится в безнадежном состоянии. Христианство, выросшее на могилах древних народов, должно было абстрагироваться от национальной жизни. Именно поэтому оно до тех пор будет страдать от непримиренного противоречия между разобщенностью и единением, материальностью и духовностью, пока народы, пробудившиеся к новой жизни, не заменят его национальным, историческим культом, тайна и ключ к которому известны одному иудаизму. «Религия будущего» – мечта некоторых философов прошлого столетия и их современных подражателей, не будет ни пародией на языческий культ природы, ни тенью новохристианского и новоеврейского скелета, восстающей словно призрак в воображении наших религиозных реформаторов. Всякая нация должна иметь свой собственный исторический культ, каждый народ должен подобно еврейскому стать народом Бога. Национальные и гуманитарные движения нашего времени, времени, которое возвращает нас к действительной, реальной сущности еврейства, не вступают в конфликт с основами еврейской религии, как это происходит с христианством. Заблуждением, перенятым современным миром от христианства, является убеждение, что утвердившаяся догма может заключать и себе целое мировоззрение. Я не повторяю вслед за Мендельсоном, что иудаизм не знает догмы, но я утверждаю, что еврейское учение о Боге никогда не представляло из себя чего-то завершенного и застывшего, что оно постоянно развивалось на типической основе священного единства жизни и духа еврейского народа и всего человечества. Для еврея свободный процесс познания Бога посредством усердного учения и добросовестного исследования – святейший религиозный долг. По этой причине иудаизм никогда не исключал философской мысли и не провозглашал ее ересью, чем, в частности, объясняется то, что ни одному истинному еврею никогда не приходило на ум «реформировать» иудаизм на основе какого-либо философского мировоззрения. Этим объясняется отсутствие настоящих сект в иудаизме. Хотя в новое и в новейшее время и в иудаизме было достаточно ортодоксальных и еретических ревнителей догм, но секты в нем не возникали, ибо догматические основы иудаизма представляют широчайший простор для любого духовного творчества. Среди евреев всегда существовали разногласия в метафизических вопросах, но только вероотступники порывали – притом сами – с иудаизмом. «И даже они не порывали», – заметил один ученый раввин, в присутствии которого я высказал эту мысль.

Действительно, еврейство как национальность покоится на природном фундаменте, который не может, как вероисповедание, быть заменен другим. Еврей в силу своего происхождения всегда связан с иудаизмом, даже если он или его предки были отступниками. Согласно современным религиозным критериям это может показаться парадоксом. На практике я, по крайней мере, удостоверился в истинности этого взгляда. Даже крещеный еврей остается евреем, как бы он ни противился этому. Сегодня уже почти невозможно заметить разницу между просвещенными и крещеными евреями. Мой друг Арман Л., у которого уже дедушка и бабушка крестились, испытывает более живой интерес к своим соплеменникам с их радостями и горестями, чем иной обрезанный еврей, и он с большим постоянством хранит веру в свою еврейскую национальность, чем наши просвещенные раввины.

Еврею предписывается не верить, но пытаться познать Бога. Это вопрос свободы совести, и человек никому не должен, да и не может, давать в этом отчета, кроме как самому себе. Плоскому рационализму, разумеется, столь же легко, как и слепой народной вере, в избитых выражениях изложить свое кредо. Напротив, познание, которое вырастает из сокровеннейшей духовной и психологической жизни, развивается вместе с индивидуумом и человечеством; оно не может раз и навсегда определяться в «артикуле» веры. На глубокой догматической основе иудаизма могли развиться различнейшие миропонимания. В развитии творческого иудаизма все эти воззрения представляют из себя лишь преходящие моменты, которые меняются в зависимости от внутренних и внешних событий, превращаясь, как нередко кажется, в свою противоположность, однако, несмотря на все многообразие развития, они не отрицают первичного типа, послужившего для них основой, и, в конце концов, воспроизводят его – спелый плод древа жизни.

Великие мыслители и благородные души также никогда не ставили под сомнение эту сущность еврейской исторической религии. Они не видели во всякой модификации миропонимания новую религию и не тешили себя иллюзией, что можно реформировать историческую основу нашего культа. Саадия [42] и Маймонид, Спиноза и Мендельсон, несмотря на то, что в своих взглядах были далеко впереди своих современников, не стали отступниками, хотя в их эпоху было достаточно догматиков – охотников за еретиками, стремившихся отлучить или действительно отлучивших их от синагоги. Наши современные догматики от рационализма также не преминули бы отлучить от синагоги евреев, принявших сторону Спинозы, если бы имели силу протрубить в рог, который произвел когда-то в Израиле совершенно иное действие, чем шумовая труба некоего франкфуртского раввина в одном франкфуртском иудаистическом журнале.

Понимая недостатки реформы и отвергая охотников за еретиками из ортодоксального и неортодоксального лагерей, Вы спрашиваете, к какому религиозному содружеству должен примкнуть человек и его семья. Я знаю только одно еврейское содружество – древнюю синагогу, которая, к счастью, еще существует и, будем надеяться, будет существовать до тех пор, пока не завершится национальное возрождение иудаизма. Я сам, если бы имел семью, несмотря на свою догматическую ересь, не только присоединился бы к публичной жизни какой-либо благочестивой еврейской общины, но и отмечал бы все печальные и радостные даты в согласии с Законом в своем доме, дабы сберечь в своем сердце и в сердцах своих потомков еврейские народные традиции. Бесспорно, обладай я влиянием на синагогу, я постарался бы придать большую красоту еврейскому культу и прежде всего позаботился бы о еврейских учителях и проповедниках, стоящих на уровне современной науки и обладающих талантом и призванием для отправления своей должности. Я, если Вам угодно прибегнуть к такому выражению, протянул бы руку реформам, но, разумеется, совсем другим, не плоско-нивелирующим, популярным среди наших религиозных реформаторов! Ни один старинный обычай, почитаемый искони, я не позволил бы отменить, ни одну молитву на древнееврейском языке исказить или читать только в немецком переводе, ни одну субботу, ни один праздник сократить или даже совместить с христианскими праздниками. Кантор и хор не были бы у меня бездушными орудиями, я бы строго придерживался того, чтобы молитвы и гимны, которые удовлетворяли бы требованиям не только искусства, но и религии, распевались благочестивыми мужами и детьми. Молельный дом не театр, и проповедники и канторы должны быть чем-то иным, нежели искусными комедиантами. Что идет не от сердца, не может тронуть другие сердца. Молитвы, гимны и проповеди тех, кто считает наш священный национальный культ устаревшим установлением, не могут воодушевлять, они всегда возбуждают во мне непреодолимое отвращение. Словом, я бы благожелательно отнесся ко всему, что могло бы послужить воодушевлению и наставлению общины, не подрывая вместе с тем основ нашего старинного культа. В кругу своей собственной семьи я бы тщательно следил за тем, чтобы соблюдались наши обычаи, хотя я не дам ни одному фанатику христианского толка право навязать мне его установления или принципы веры.

Такой образ действия сослужил бы гораздо лучшую службу делу мира в еврейских общинах и удовлетворил бы тягу к религии у всякого еврея, какого бы мировоззрения он ни придерживался, нежели реформы, которые каждый духовный дилетант кроит по своему собственному образцу и которые в результате ведут к бессодержательнейшему нигилизму и безудержной анархии, следствием чего является лишь опустошение во всех еврейских душах и все большее отчуждение наших молодых поколений от иудаизма.

Впрочем, определяя реформу как свободное духовное направление в более высоком смысле слова, ей оказывают незаслуженную честь. Правда, что касается отрицания, то рационалистическая критика может быть обозначена как свободное направление, так как отрицание отмершего является первым шагом на пути к свободе. Но позитивная свобода связана с самостоятельным развитием, и рационалистическая реформа, отрицающая сущность иудаизма, его национальный характер, не может быть творческой и по этой причине свободной в более высоком смысле слова. К тому же реформаторы ничтожно мало сделали в области критики отмирающего. Большей частью достижений в этой сфере, как Вы верно подметили, мы обязаны условиям революционной эпохи; в этих достижениях неповинны плетущиеся в хвосте событий рационалисты, высокопарно именующие себя реформаторами, будь то в иудаизме или в христианстве. Современное общество, порожденное революцией, – это общество восстанавливающееся, образующееся стихийно. Оно не реформирует старое и не ставит на нем заплаты, но творит новое. Однако в основе всякого творческого процесса должно что-то лежать: из ничего ничего не возникает. Национально-гуманитарная сущность еврейской исторической религии служит тем зародышем, из которого разовьются будущие социальные формы. До тех пор, пока евреи игнорировали эту сущность нового времени, с самого начала составлявшую их собственную сущность, их против их собственной воли уносил поток современной истории. Нет необходимости в какой-либо рационалистической реформе, как это явственнее всего видно на примере стран, где, как у нас на Рейне и во Франции, современное течение сильнее всего, но религиозно-рационалистическая реформа не получила сколько-нибудь широкого распространения. В этих странах был осуществлен идеал наших реформаторов – религиозный индифферентизм – без реформаторов. Впрочем, сама ортодоксия во всей современной Европе была увлечена потоком современного движения, не претерпев каких-либо изменений, ибо наиболее крупная и значительная часть раввинизма – право – утонула в потоке современности. Никому не оказалось до этого дела, ни ортодоксам, ни романтикам. Реформа не сделала ничего, кроме как возвела в принцип само по себе беспочвенное отрицание или, как я уже говорил, констатировала неверие. Ей можно было бы оставить эту славу, если бы она не прикинулась, что у нее есть в запасе что-то позитивное, если бы, подражая христианским реформаторам прежних времен, она не противопоставляла бы в качестве позитивной нормы возрожденного еврейства Библию Талмуду и не выставляла бы себя на посмешище, прибегая к этому устаревшему способу, который к тому же является продуктом чуждых иудаизму духовных тенденций. В основе своей это гораздо более ограниченная точка зрения, чем даже ортодоксальная. Суть ее сводится к тому, что дальнейшее живое развитие еврейского Закона, как он передается из уст в уста и зафиксирован в Талмуде в относительно поздний период, отвергается как «человеческое установление», и только Закон Священного Писания признается священным. Эта точка зрения к тому же совершенно неисторична. Все говорит за то, что до вавилонского изгнания или, вернее, до восстановления еврейского царства усилиями софрим Письменный и Устный законы еще не были обособлены друг от друга, как они обособлены в наше время. Лишь в эпоху софрим было осуществлено это разграничение. До той поры закон не передавался ни в исключительно письменной, ни в исключительно устной форме. Правда, исторической критикой еще не установлено, каким образом проводилось это разграничение во времена восстановления государства, но бесспорно, что мужи Великого Собора [43] руководствовались в ту эпоху тем же свободным, священным и патриотическим духом, что Моисей и пророки. Высвобождение в какой бы то ни было форме из социального и политического рабства является вместе с тем духовным освобождением и оплодотворяет национальный гений. Еврейское законодательство создавалось главным образом в две эпохи: в эпоху, последовавшую за освобождением из египетского пленения, и в эпоху, последовавшую за освобождением из вавилонского пленения. Третья эпоха наступит после освобождения из третьего изгнания. Реформаторы, не имеющие ни малейшего представления о творческом гении нашего народа, не придают должного значения второй эпохе развития законодательства в отличие от раввинов, которые чтят законодателей этого периода столь же высоко, как и Моисея. Раввины утверждают, что Эзра был бы достоин того, чтобы Израиль получил от него Тору, если бы его не опередил Моисей. В той форме, в какой мы ныне обладаем ею, Тора дошла до нас непосредственно из второй эпохи. Те же самые люди в то же самое время, руководствуясь тем же самым духом и теми же самыми традициями, собрали воедино, исследовали и оставили нам в наследие Письменное и Устное учение. Нет никакого основания приписывать Письменному учению более священное происхождение, чем Устному. Напротив, с наступлением эпохи еврейского возрождения животворное развитие закона, передаваемого из уст в уста, считалось более священным, чем следование букве Письменного закона. Причину этого можно легко понять. Национальный гений законодательства давно угас бы, если бы не происходило постоянного животворного развития закона. Этому творчеству еврейство обязано своим национальным возрождением после вавилонского пленения и вместе с тем своим дальнейшим существованием в рассеянии. Ему оно было впоследствии обязано появлением героических воителей против греческих и римских врагов нации, ему обязано оно, наконец, после падения Второго Царства своим сохранением на протяжении почти двух тысяч лет изгнания. Ему будет оно также обязано своим грядущим национальным возрождением.

Евреи с полным правом длительное время противились тому, чтобы зафиксировать устное толкование Закона в его дальнейшем развитии. Если бы Устный закон развивался дальше лишь в школах, то еврейству никогда не грозила бы опасность утратить свой законодательный гений. Но евреи должны были зафиксировать в письменности Устное учение, чтобы избежать еще большей опасности: полного забвения Закона в рассеянии. Ныне такой опасности больше не существует. Но другой опасности мы избежим только в том случае, если вновь пробудим в себе дух критики в отношении застывшего формализма, разлагающего истинную веру рационализма, – священный, патриотический дух, неизменно окрылявший наших законодателей, пророков и знатоков Писания. Мы снова должны заняться историей своего народа, изучением которой пренебрегали рационалисты, и пробудить среди нашей молодежи желание обратиться к этому первоисточнику, из которого и знатоки нашего права и наши пророки черпали свою мудрость и свое вдохновение. Если мы вновь обратимся к этому первоисточнику иудаизма, то наши мудрецы вновь обретут авторитет в еврейском народе, утраченный ими по собственной вине в тот момент, когда они отошли от духа иудаизма и решили реформировать еврейский закон, руководствуясь отнюдь не патриотическими побуждениями. Мы вновь тогда причастимся к святому духу, обладающему способностью развивать дальше священный закон и видоизменять его сообразно нуждам еврейского народа. И когда наступит конец третьего изгнания, то дело восстановления еврейского государства застанет нас надлежащим образом подготовленными.

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

Расцвет новой литературы на древнееврейском языке. – Луццатто, Рапопорт, Франкель, Крохмал. – Закс и Гейне о Иехуде Галеви. – Мендельсон и поклонники новой моды. – Шор. – Сектанты без сект. – Сальвадор. – Ассимиляторы и масоны. – Гирш. – Мнимое призвание евреев в изгнании.

Вы заблуждаетесь, милый друг, полагая, что только наши так называемые просвещенные евреи познакомились с современной культурой и наукой и что среди благочестивых евреев, напротив, еще царит кромешная тьма египетская, которая оказывает, по крайней мере, столь же вредное влияние на дело возрождения нашего народа, как и современный индифферентизм. – С тех пор как я посвятил себя делу своего народа, я познакомился отчасти в результате личного общения, отчасти благодаря их сочинениям, с верующими евреями, с молодым и со старым поколениями, в особенности с молодым, которое не уступает в образованности никакому просвещенному еврею и притом умеет больше ценить национальное прошлое и будущее нашего народа, нежели те просвещенные умы, которым неведомы философский дух и понимание истории.

Ортодоксальное еврейство выдвинуло в Англии, Франции, Италии, Германии, Венгрии, Польше и Богемии своих представителей на поприще литературы и науки. Газеты, журналы и ученые философские труды нередко издаются нашими благочестивыми соплеменниками на священном языке наших отцов и проникнуты духом истинного гуманизма, как проникнут им народ, к которому они принадлежат. Литература на древнееврейском языке в наш век национального возрождения благодаря превосходным трудам Луццатто, Рапопорта [44], Френкеля [45], Крохмала [46] и др. вновь пробудилась к жизни, и немецкие раввины в большинстве случаев пользуются в своей переписке древнееврейским языком. Ведь даже покойный Гольдхейм [47] не отвергал с презрением священного языка при написании своей лебединой песни, и Шор [48], такой же непримиримый враг ортодоксии, как Гольдхейм, выпускает в свет свой журнал на этом языке. Каким влиянием должно уже сегодня пользоваться ортодоксальное еврейство, если даже его противники, желая, чтобы приняли их вызов, вынуждены пользоваться его языком!

Прочтите-ка «Религиозную поэзию евреев Испании» д-ра Закса. Этот труд написан в благороднейшей манере и убедит Вас в том, что образованные и притом благочестивые евреи оказывают гораздо более благотворное воздействие на иудаизм, чем те реформаторы, которые лишь отражают холодный, сокрытый свет некоей уже отмершей, нивелирующей эпохи на развалинах застывшей ортодоксии, не неся в себе ни света, ни тепла новой жизни.

Быть может, Вы знаете уже из «Романсеро» Гейне о трагическом конце нашего еврейского патриота и священного песнопевца рабби Иехуды Галеви [49], который, как гласит предание, нашел свою могилу на развалинах Иерусалимского Храма, куда его привела тоска по стране предков. – Быть может, Вам будет интересно узнать что-нибудь о жизни и характере этого благочестивого поэта, обогатившего наш молитвенник великолепными стихами.

«Тот, кто не в состоянии, – пишет доктор Закс, – теоретически разрешить проблему, каким образом рассеянный народ может обрести свою национальность, а бездомный – отечество, найдет в лице этого певца ее практическое решение».

Не могу не заметить, что эпоха испано-еврейской культуры решила еще одну проблему: как человек может оставаться национально мыслящим, патриотическим евреем в строжайшем и полнейшем смысле слова и вместе с тем принимать столь деятельное участие в культурной и государственной жизни страны, гражданином которой он является, что эта страна становится его второй родиной.

«Страстное ожидание часа искупления, – продолжает Закс, – бесспорно характерно для всех испанских поэтов. Правда, у многих из них эти желания породило суровое, гнетущее время, в которое им довелось жить. Напротив, у рабби Иехуды это ясное, чистое, исполненное любви стремление, проявляющееся то с ребяческим простодушием, то со всем жаром всепоглощающей страсти. Энергия и жизненная сила, с которой он высказывает уверенность в будущем искуплении своего народа, волнует нас тем сильнее, что в его стихах меньше всего ощущается присутствие гнетущего настоящего, и эта надежда не выглядит как отчаянное бегство из мрачной действительности в светозарные дали. Он уверен в своей правоте, и эта радость веры служит для него источником вдохновения».

Эта убежденность в правоте и жизнерадостность, почерпнутые из его веры, побуждают меня вспомнить о моем благочестивом дедушке. Если его посвящали в какие-либо планы на будущее, он неизменно их отвергал, замечая, что мы находимся в изгнании, и у нас не должно быть никаких планов, потому что нам предстоит искупление. – Дедушка не был ни поэтом, ни пророком. Он был коммерсантом и должен был днем заниматься своими обычными делами, чтобы содержать семью, и лишь ночами, как я уже писал Вам в одном из своих писем, мог отдаваться ревностному изучению священных книг. – Такое изучение в рассеянии, как Вы можете прочесть у того же Закса, стало существенной частью национального культа евреев. «Дом учения, – утверждает Закс, – стал άγορά, единственным средоточием самостоятельной жизни, и учителя превратились в носителей того, что «можно определить как нечто специфическое и характерное, как национальность». Синагога была школой в той же мере, что и домом молитвы. И поныне немецкие евреи называют ее шул [50]. – Своеобразный национальный культ, заключающийся в «учении» и в соблюдении великого множества мельчайших предписаний, которыми огораживалось и опутывалось еврейство, чтобы оно могло сохраниться, как некогда при столкновении с эллинизмом; эти правовые и религиозные предписания, которые пронизывают всю жизнь евреев, подверглись осмеянию со стороны пустоголовых горе-философов, не имеющих ни малейшего представления о глубоком патриотическом значении этих предписаний и считающих себя просвещенными людьми потому, что они отвернулись от народных традиций. Это все то же убожество, которое обнаружилось сразу после появления Мендельсона и достаточно часто болезненно задевало его самого, ибо уже при его жизни на поверхность всплыли те поклонники «новой моды», которые измеряют уровень своей образованности степенью отпадения от иудаизма и в конце концов принимают свидетельство о крещении в качестве аттестата зрелости, позволяющего им занять государственную должность. К этим первым годам еврейского просвещения относится одна история, ярко характеризующая его сущность. Один еврей пришел к Мендельсону и хвалил ему способности своего сына. На вопрос берлинского философа, в чем заключаются достижения молодого человека, счастливый отец ответил, что уже несколько месяцев как сын не налагает тфиллин!

Как Вам известно, согласно заповеди Моисея, филактерии налагаются на лоб и руку. В частности в Пятикнижии предписывается всегда думать о божественном учении, писать цитаты из Писания в качестве напоминания на каждом косяке дверей наших домов; символом Учения являются также кисточки на одеянии, знак на руке и налобная повязка между глазами. Действительно, на древнейших египетских памятниках (ср. Бругша) можно увидеть покрывало с кисточками – бесспорное доказательство того, что эти обычаи весьма стары. Но если даже предположить вместе с Шором, что налагание филактерии (тфиллин) является не столь древним обычаем, как ношение одеяния с кисточками, то ведь результат шоровских изысканий не мог быть известен просвещенному сыну и счастливому отцу, как и берлинскому философу, который, как известно, сам весьма добросовестно налагал ежедневно тфиллин и вообще почитал своим долгом верно следовать всем еврейским обычаям. Просвещенные эпигоны никогда не могли уразуметь причины этой добросовестности и приверженности Мендельсона нашим древним традициям. Такое отношение берлинского философа к ортодоксальному иудаизму было, вопреки тому, что он хотел сам себе внушить, отнюдь не логическим следствием его рационалистического образа мыслей, а естественным выражением его еврейского чувства. Его тонкое чутье верно указало ему, что, отворачиваясь от еврейских традиций, еврей порывает с самим иудаизмом, с его национальной сущностью. Одно дело вернуть эти традиции с помощью свободной от предрассудков критики к их первоистокам, другое – из-за индифферентизма и подражания моде отвергнуть их или даже осмеять. – Вы, те, кто объявляет глупостью поучения и наставления наших мудрецов, скажите, что сталось бы с иудаизмом и евреями, если бы они вплоть до дня национального воскрешения не оплели себя, словно гусеница, талмудической эрудицией, чтобы после завершения своего духовного возрождения устремиться вольной бабочкой, вместе с другими освободившимися народами, навстречу солнцу? Разве они смогли бы сохранить себя в продолжение восемнадцати веков и внести свою лепту в развитие христианской и мусульманской цивилизаций, разве они давно не исчезли бы как нация с лица земли, если бы сами своими собственными жизненными силами не создавали повсюду священную землю после изгнания их из священной страны отцов?

Правда, для того, у кого отсутствует понимание истории, существование или гибель одной нации – вещь незначительная. Великое органическое творение еврейской литературы, с логической закономерностью выросшее из национальной сущности иудаизма, представляется нашим рационалистическим пигмейским душонкам буйно разросшимся сорняком, который ныне, по их разумению, недостаточно быстро и недостаточно основательно выкорчевывается. Эти пигмеи-эпигоны великого времени не знают, что само их существование – анахронизм. У предтеч французской революции, в век появления «Критики чистого разума», рационализм был оправдан. Ныне же, когда уже давно сломаны преграды догматизма, мы испытываем гораздо большую потребность творить из освободившегося духа и с этой целью вступить в общение с творческими умами всех времен, нежели продолжить дело чисто негативной критики, утратившей для нас какое бы то ни было значение. – Правда, потребность в новых творениях ощущают и те, кто не способен постигнуть творческое начало в откровениях еврейского духа и продолжить развитие на этой основе. Но в своей духовной беспомощности они прибегают к внешним, искусственным средствам, позаимствованным не из глубинного источника жизни нашего народа.

В еврействе, как во всем современном мире, наблюдаются две основные тенденции, которые, несмотря на их диаметрально противоположную направленность, возникли из потребности в объективно действительных нормах и из неспособности выработать эти нормы. – Вследствие этого одни вынуждены вернуться к старой, некритичной вере, утратившей, однако, свой наивный, согласующийся с истиной характер. – Отчаявшись в возможности освободиться от нигилизма, они коснеют в сознательном отрицании разума. Эта порожденная отчаянием реакция, выражающаяся в отказе от достижений критики и революции, известна в христианском мире под названием супернатурализма. В еврейском мире она представлена Гиршем из Франкфурта-на-Майне и другими менее одаренными умами, также как совершенными невеждами и ханжами, чьи имена Вам не обязательно знать. – Для борьбы с этой реакцией еще оправданно в качестве специфического противоядия существование негативных реформистских тенденций, даже если отвлеченный ум и не может возвести их в норму. Для этого негативного духовного направления, которое тщетно стремится придать своему миропониманию универсальное значение, характерна индивидуалистическая распыленность. – Современные религиозные реформаторы и фабриканты религии – это сектанты без сект. Каждый из наших еврейских протестантов имеет свой собственный кодекс. Из этого хаоса мнений несомненно восстанет новая жизнь. Но эта новая жизнь, которая уже начинает развиваться в юном поколении наших еврейских ученых, приведет к совершенно иным результатам, чем те, которых до последнего времени ожидали в кругах немецких образованных евреев.

Французское еврейство не знает и впредь не узнает раскола на сторонников реформы и ортодоксов. Тем не менее оно также не избежало влияния этой тенденции слияния различных исторических культов, стремящейся достичь своей цели, абстрагируясь от всего исторического и характерного, что составляет истинное содержание культа. – Вы, конечно, уже слышали о Жозефе Сальвадоре, авторе «Истории установлений Моисея и еврейского народа». Недавно он издал труд под названием «Париж, Рим, Иерусалим», из которого Вы, замечу попутно, можете узнать, что даже среди наших просвещенных братьев уже встречаются люди, мечтающие о восстановлении Иерусалима и Храма. Однако это восстановление Храма они связывают с условиями, с которыми не могут согласиться ни благочестивые евреи, ни просвещенные евреи, ни христиане. Если я правильно понял автора, он мыслит свой новый Иерусалим как столицу ассимиляторов. Помимо того, кажется, что Сальвадор тешит себя той странной мыслью, что евреи должны сначала обратиться в христианство, чтобы затем обратить христиан в иудаизм: работа, начатая уже восемнадцать столетий тому назад, т.е. не такая уж новая, как полагает Сальвадор. Иудаизм же, который имел в виду Сальвадор, столь же нов, как и его христианство.

Гораздо более актуальны устремления тех ассимиляторов, которые, как мой друг Гирш из Люксембурга, хотели бы использовать франкмасонство, чтобы слить воедино различные исторические культы. Раввин Люксембурга, антипод своего франкфуртского тезки, в превосходных докладах, прочитанных им в Люксембургской масонской ложе и изданных под названием «Гуманизм как религия», так основательно развил идею слияния культов, что можно рассматривать его труд как наиболее полное и завершенное выражение этого направления. Еврейским священникам остается теперь только закрыть на замок свой реформистский храм и повести своих еврейских прихожан в храм франкмасонов. – Таковы действительные последствия реформы для тех, кто уже давно принимал всерьез проповеди еврейских священников, вопреки их истинным намерениям, что Вам как жительнице Франкфурта превосходно известно. Тщетны были их попытки украсить проповеди, посвященные слиянию культов, талмудическими цветами красноречия. Они занялись этим слишком поздно и должны были примириться с тем, что проповедовали в пустом зале.

Наши еврейские рационалисты, у которых было столь же мало оснований оставаться верующими евреями, как у христианских рационалистов – верующими христианами, проявили такую же изобретательность, как христианские, в поисках причин, оправдывающих необходимость религии, хотя фактически та в их глазах не имела более права на существование. По их логике назначение иудаизма состояло в рассеянии евреев по всему свету. – Чего только ни должны были проделать евреи в рассеянии, согласно взглядам наших еврейских друзей прогресса! Прежде всего, они должны были представлять, в отличие от христиан, чистый теизм. Далее «толерантный» иудаизм должен был преподать урок гуманности нетолерантному христианству. Помимо того, иудаизм в рассеянии должен был позаботиться о том, чтобы учение и жизнь, которые в христианстве существуют раздельно, вновь стали единством. – И это все? Нет, евреи должны также своей деятельностью в области промышленности и торговли сделаться необходимыми для народов, среди которых они живут в рассеянии, и в качестве «духовной закваски» стать незаменимым элементом дальнейшего прогресса этих народов. Да, я уже слышал совершенно серьезно высказанное мнение: еврейская раса должна улучшить индогерманскую.

Но заметьте прежде всего, что из всех благодеяний, мнимых или действительных, которые евреи в результате своего рассеяния оказали цивилизованному миру, ни одно невозможно было бы у них отнять после восстановления еврейского государства. Ибо уже во время возвращения из вавилонского пленения не все евреи словно по волшебству перенеслись в Палестину и обосновались в этой стране. Напротив, большая часть их, вопреки восстановлению еврейского государства, осталась в тех странах, в которых они поселились после падения Израиля и Иудеи. В столь же малой мере мы смеем надеяться на то, что при новом восстановлении государства свершится такое чудо [51]. Кроме того, как мне кажется, утверждение о том, что евреи якобы осыпали мир благодеяниями, является преувеличением, которого требует дело. Было бы анахронизмом возлагать на евреев миссии, которые они выполняли в древности, точнее, в конце этой эпохи, и отчасти в эпоху средневековья, но исполнения которых больше от них не требуется. – Единство же жизни и теории достижимо только для нации, обладающей политической организацией; только такая нация может осуществить это единство на практике, реализовав его в своих социальных установлениях. И, наконец, у каких евреев в рассеянии современные христиане должны учиться терпимости и человечности? – Если евреям приписывают миссию освобождения мира от суеверия и фанатизма, то имеют в виду просвещенное еврейство. Но не вправе ли просвещенный христианин возразить просвещенному еврею теми же словами, какие Лессинг в своем «Натане» вкладывает в уста просвещенного христианина, ведущего спор с просвещенным евреем:

В чем я кажусь вам христианином,

В том самом Вы мне кажетесь евреем!

Или, наоборот, если просвещенный еврей может сказать ортодоксальному христианину: – Твоя вера – суеверие, твоя религия – фанатизм, – разве просвещенный христианин не может с равным правом сказать нечто подобное, выступив с защитой своей религии против правоверных евреев? – Наши просвещенные образованные евреи, обвиняющие христиан в мании преследования, рассуждают почти так же, как Бетман-Гольвег [52], который укоряет в этом евреев. Такие заявления не изменят ход истории и не помешают ее дальнейшему прогрессу.

Если рассуждать с точки зрения просвещения, то я столь же сомневаюсь в возможности дальнейшего существования иудаизма, как и христианства. – Еврей, который не верит в дело национального возрождения своего народа, может, подобно просвещенному христианину, лишь способствовать распаду своей религии. Я понимаю, что можно придерживаться такого взгляда. Труднее понять, как можно мечтать одновременно о просвещении и о выполнении еврейством «его миссии в рассеянии», то есть одновременно о распаде и о дальнейшем существовании еврейства.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

Дилемма. – Священная история человечества. – Наши союзники. – Единство человеческого рода. – Расы и типы народов. Организм человечества. – Орган любви.

Вы предлагаете дилемму: видеть вместе с Люксембургским Гиршем цель и сущность иудаизма в гуманизме – тогда надо стремиться к достижению не национальной, но гуманистической цели, как она выступает в масонстве и в движении за реформы, тогда иудаизм, как любое церковное или государственное содружество, призван к тому, чтобы быть поглощенным общечеловеческим, либо вместе с Франкфуртским Гиршем искать спасения лишь в иудаизме – тогда вступаешь в противоречие с современными гуманистическими тенденциями; не следует, как это делает православная церковь, апеллировать к общественному мнению нашего столетия, так как оно восприняло бы подобное обращение с теми же чувствами, с какими воспринимает китайскую прокламацию и папскую иеремиаду. Мне казалось, дорогой друг, что взгляды, которые я теперь излагаю Вам, не имеют ничего общего ни с тем, ни с другим: речь идет об идеях совершенно иного порядка. Я считаю, что национальная сущность иудаизма не только не исключает, но с необходимостью приводит в результате ее развития к гуманизму и цивилизации. Если же я все-таки подчеркиваю в иудаизме его национальные корни более, чем его гуманистические цветы, то причина этого в том, что в наше время людям слишком по нраву собирать красивые цветы истории культуры, дабы украшать себя ими, вместо того, чтобы ухаживать за ними и той почвой, на которой они произрастают. Из иудаизма выросло все наше современное гуманистическое мировоззрение. В христианской этике, в схоластической философии средневековья [53] , в современной филантропии и, если обратиться к последнему проявлению иудаизма, в учении Спинозы, а также в современной философии не содержалось ничего, что не уходило бы своими корнями в иудаизм. До Французской революции еврейский народ был единственным народом мира, исповедовавшим в одно и то же время национальный и гуманистический культ. Благодаря иудаизму история человечества стала священной историей, – если иметь в виду единый органический процесс развития, берущий свое начало в любви к семье, – она завершится не раньше, чем все человечество станет единой семьей, члены которой объединятся в братский союз священного духа, творческого гения истории, как объединены различные органы живого тела столь же священной творческой силой природы. До той поры, пока ни один другой народ, кроме еврейского, не обладал этим национально-гуманистическим культом, лишь евреи были народом Бога. Со времени великой революции, которая началась во Франции, мы обрели во французском народе, равно как и в народах, примкнувших к французской нации, благородных соперников и верных союзников. С конечной победой этих народов над средневековой реакцией возобладают гуманистические тенденции, правомерность которых я безоговорочно признаю, при условии, что это не лицемерные цветы красноречия, но истинные цветы и плоды. Антинациональные тенденции «гуманистов», однако, столь же бесплодны, как антигуманистические национальные тенденции средневековой реакции. В антинациональных теоретических, гуманистических стремлениях я вижу, мягко выражаясь, больше идеализма, чем реальных перспектив. Нам пришлось вдохнуть такую большую дозу спиритуалистического любовного аромата и гуманистического хлороформа, что мы совсем опьянели и стали невосприимчивыми к боли, которую вызывает антагонизм, еще существующий в реальной жизни большой человеческой семьи. Елейными проповедями устранить этот антагонизм невозможно. Для этого необходимо, чтобы история развертывалась сообразно тем же железным законам, что и законы природы. Как природа не создает цветов и плодов, животных и растений вообще, но лишь определенные виды животных и растений, так Творец создает в истории только типы народов. В человечестве должно найти свое завершение развитие растительного и животного мира. Но человечество как независимая сфера жизни, как сфера социальной жизни находится еще в состоянии развития. Мы встречаем в нем первичное разнообразие национальных типов, которые, как и в растительном мире, лишь сосуществуют, а затем в соответствии с назначением животного мира борются друг с другом, чтобы, наконец, вновь обрести свободу и мирно жить рядом друг с другом и друг для друга, не теряя при этом своих типических различий. Законы всемирной истории – я имею в виду законы истории мира, законы истории развития космической, органической и социальной жизни, – познаны еще недостаточно. Хотя имеются отдельные науки, нет науки о мироздании, нам еще не известна взаимосвязь всего сущего. Пока можно лишь утверждать, что в результате слияния культов, которое в какой-то мере осуществляется уже на протяжении тысячелетий – ибо оно началось с Рима – истинный мир в человеческом обществе не установлен, как не установлена и вера в единообразие всех людей, пропагандируемая с недавнего времени при помощи филантропии. Смешивают сплоченную организацию социальной жизни, которая будет создана лишь в результате длительной и трудной работы в ходе исторического развития, с неким заранее данным неорганическим равенством, когда равноправие всех людей хотят обосновать, ссылаясь на первоначальное единообразие рас и типов; чем больше мы углубляемся в историю, тем меньше единообразия мы можем там обнаружить.

Примирение рас происходит сообразно законам природы, которые мы не властны ввести или отменить по своей воле. Слияние культов – уже пройденная ступень в развитии социальной жизни. Оно было характерно для периода всечеловеческой религии, обязанной своим существованием гибели древних наций. Теперь речь идет о том, чтобы предоставить возможность различным типам народов вновь свободно проявлять себя и развиваться. Опасность того, что различные национальности совершенно замкнутся в себе или будут игнорировать друг друга, сегодня столь же маловероятна, как и опасность того, что они вступят в борьбу, стремясь превратить друг друга в рабов. Современное национальное движение отнюдь не исключает гуманизма. Напротив, оно предполагает гуманизм, ибо является здоровой реакцией не на сами гуманитарные устремления, но на их крайности и уродства, на нивелирующие тенденции современной индустрии и цивилизации, грозящие убить всякий стихийный жизненный импульс с помощью неодушевленного механизма. Разумеется, пока эти тенденции направлены против отживших институтов минувшего исторического периода, они вполне оправданы. К тому же никакая реакция не сможет повредить до тех пор, пока они способствуют установлению более тесных отношений и связей между различными народами земли. Но в жизни, как и в науке, люди зашли так далеко, что отрицают творческое, типичное, в результате чего современность обволакивается, с одной стороны, идеалистическим туманом, с другой, – атомной пылью, которая подобно милдью [54] ложится на любое зерно и душит всякую жизнь в зародыше. Лишь против такого посягательства на святая святых творческой жизни выступают национальные движения нашего времени и только во имя борьбы с ними взываю я к стихийной народной силе в иудаизме./

Человечество подобно универсальной, космической жизни, находящей лишь в нем свое завершение, и подобно индивидуальной, микрокосмической жизни, в которой только и начинают расцветать все цветы и плоды духа, оно представляет собой жизнеспособный организм, органы и члены которого – первичные расы и племена. Те или другие части организма, опережавшие остальные в эмбриональный период развития, могут вновь стать второстепенными и даже исчезнуть, когда организм близок к тому, чтобы принять свою окончательную форму. Другие же органы, игравшие прежде самую незначительную роль, развиваются по-настоящему лишь тогда, когда организм достигает зрелости.

К этим последним, собственно творческим органам человечества, очевидно, принадлежит и еврейский народ. Почти не заметный в древности, когда он едва не был задушен могучими народами-завоевателями, дважды на пороге гибели – в египетском и вавилонском пленении, – дважды восставший к новой, более здоровой жизни и дольше всех сопротивлявшийся в сферах духа и политики могущественнейшим народам древности – грекам и римлянам – он духовно оплодотворил человечество в последних битвах античного мира, после которых он один сохранился как нация, с тем, чтобы в ходе духовного возрождения человечества омолодиться самому. Ныне, после того как процесс омоложения всемирно-исторических рас завершился и каждый народ снова должен выполнять свою специальную функцию в организме человечества, мы начинаем понимать значение этих различных органов человечества.

Если мы обнаруживаем в Англии нервную систему, приводящую в движение систему питания человечества, во Франции нервную силу, оказывающую влияние на общечеловеческое (социальное) движение, если Германия подобна органу, вырабатывающему мысль, и Америка, быть может, служит той зародышевой жидкостью, в которой ассимилируются все элементы исторических народов, – если любой современный народ, любое современное общество, поскольку оно функционирует, обнаруживает свое специальное назначение в качестве органа человечества, значит теперь, как и прежде, на нас возложена обязанность определить ту роль, которую играет единственный древний народ, сохранивший нерастраченной свою силу и свою целостность.

Во всем организме человечества не сыскать двух народов, которые с большей силой притягивались бы друг к другу и отталкивались бы один от другого, чем немецкий народ и еврейский народ, как нет двух направлений более родственных и все же полярно противоположных друг другу, чем научно-философское направление и нравственно-религиозное. Религия в своей высшей форме – это духовное звено, связывающее Творца с творением, бесконечная нить, конец которой уходит в начало, мост, переброшенный от творения к творению, от жизни к смерти, от смерти к жизни, что дает человеку возможность не только теоретически познавать абсолют, но проникать и освящать всю свою жизнь духом вездесущего Бога. В религии, как и в любви, – если подобно еврейской религии она не носит ни односторонне материалистического, ни односторонне спиритуалистического характера, – дух растворяется в плоти, а плоть в духе. Величайшим и опаснейшим противником иудейской религии в древности была религия выродившейся в грубую чувственность материалистической любви семитов, – служение Ваалу; в средние века – религия спиритуалистической любви – христианство. Еврейский народ, который благодаря своим пророкам в древности и раввинам в средние века сберег свою чистоту, не допустив ни материалистического, ни спиритуалистического искажения своей религии, был и остается поныне органом животворной силы в истории человечества, органом цельной и священной любви.

Этот орган родственен, но вместе с тем противоположен органу мышления. Оба они черпают свою энергию из одного и того же неиссякаемого источника жизни. Но в то время, как религиозный гений индивидуализирует бесконечное, философская и научная мысль абстрагируется от всех индивидуальных, субъективных форм живого. Объективная философия и наука не имеют никакой непосредственной связи с жизнью, тогда как религиозное учение идентично национальной, социальной и нравственно-религиозной жизни – в противном случае это не более, чем ханжество.

Но я замечаю, что сильно отклонился от темы. Я хотел только растолковать Вам, почему я не могу согласиться с теми тенденциями гуманизма, которые отрицают существование каких бы то ни было различий в организме человечества и с помощью некоторых превратно понятных понятий «свободы» и «прогресса» воздвигают алтари лишь произволу и невежеству, алтари, на которые наша легковоспламеняющаяся молодежь приносит в жертву свои лучшие силы.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ

Другая дилемма. – Опытные науки, философия и религия. – Прогресс и движение по кругу. – Суббота. – Genese comparée de la vie cosmique, organique et sociale [55]. – Нравственная необходимость или святость. – Эпохи социального развития: палеонтологические периоды развития эмбриона, период родов и родовые муки, период зрелости.

В предыдущем письме Вы поставили меня перед дилеммой «человечество или национализм» и осуждали за то, что я солидарен с национальным движением, которое, как Вы считаете, находится в противоречии с гуманистическими тенденциями нашего века; теперь же Вы требуете от меня решения другой дилеммы. «Свобода или необходимость», восклицаете Вы. Вы полагаете, что видеть в человечестве лишь более развитый организм, а в истории народов проявление того же вечного закона, который управляет историей земли и космическими телами – чистый фатализм. Здесь, в космической и органической сфере, утверждаете Вы, действуют не нравственные силы, а только силы природы, и их действие можно заранее определить, рассчитать. Другое дело социальная жизнь человечества. Хотя она также связана с естественными условиями, но назначение человека именно в том и состоит, считаете Вы, чтобы преодолеть фатализм природы посредством акта свободной воли, без чего невозможно достигнуть нравственности и прогресса в высшем смысле слова.

Меня радует то, что Вам так хорошо известны философские построения немецкой мысли. Я также согласен с Вами в том, что человек и человечество призваны к тому, чтобы осуществить «нравственную свободу». Но в моих глазах эта высшая цель гуманистических устремлений совпадает с познанием Бога, возвещенным с самого начала истории иудаизмом. Обретению этого знания иудаизм сам неизменно содействовал и со времен Спинозы сделал его доступным для всех исторических народов. Это знание, достигнутое в истории первого и второго откровений, когда дух исторического человечества еще не созрел, полученное с помощью непосредственных чувственных впечатлений и внутреннего опыта, и не подвергнутое анализу и критике, это знание, казавшееся по этой причине общечеловеческой мудростью и озарением, должно в наши дни посредством уже свершившегося озарения и достигнутой мудрости совершенствоваться, чтобы превратиться в точную науку, которая, хоть и черпала бы материал лишь из опыта внутренней и внешней жизни, но относилась бы к этому опыту критически.

Так как, нападая на мое еврейское мировоззрение, Вы пользуетесь оружием, заимствованным в арсенале спекулятивной философии, то у меня не остается иного выхода, как показать Вам, что философская спекуляция не последнее слово духовного развития, подобно тому как спекуляция в промышленности и господство капитала не конечная цель материального развития. Точная наука, признающая лишь наблюдение и опыт, труд и исследование в качестве орудий обретения духовной и материальной собственности, видит в спекуляции лишь грандиозный обман и недоказанные гипотезы, точная наука – более высокая инстанция, к суждению которой я должен обратиться, чтобы показать Вам сначала, почему эта наука, знающая лишь железные законы природы, кажется находящейся в противоречии с философией, возвышающей дух над природой, и с религией, освящающей природу и дух, подчиняя их единой сущности. Но, как я постараюсь доказать Вам впоследствии, эта видимость противоречия неизбежно исчезает в ходе дальнейшего познания, воспринимающего закон природы и закон истории как одно и то же. Поэтому я должен в конце попытаться разъяснить Вам, что это кажущееся противоречие между наукой и философией и религией также оправданно, ибо оно было закономерным явлением в истории развития человечества [56].

И по сей день еще не состоялось примирение науки, философии и религии. Напротив, ныне, на заре новой эры, как и в критическую эпоху перехода от древности к средним векам, неустраненный разлад между религией, философией и опытными науками осознается более остро, чем в эпоху расцвета античного и средневекового мира, почти не знавшего подобных противоречий. Причина этих противоречий в теории, как и противоречий в практике социальной жизни, заключается в неравномерности развития человечества, в отношении господствующих и прислуживающих рас и классов, в разделении физического и умственного труда и в успехах, достигнутых в результате этого разделения. Эта неравномерность развития, усиливающаяся по мере прогресса цивилизации, послужила причиной гибели всего античного общества. В материальной и духовной сферах, в особенности в духовной, эти противоречия, приведшие к гибели античной цивилизации, в наше время обозначились еще острей, чем на закате древней истории, когда разделение труда не достигло такого высокого уровня, как в нынешнюю переходную эпоху. Следствием этого явилось то, что сегодня религия не только находится в противоречии с философией, как по было в древнем мире, но и сама философия противоречит точным наукам. – Однако Вы согласитесь с тем моим общим положением, что истина в опытной науке может быть только та же, что истина в философии, а истина в философии та же, что истина в религии. Но так как еще не достигнуто примирение этих различных областей познания, то трудно разъяснить Вам в нескольких кратких строках, что опытные науки, философия и религия не исключают друг друга, что они в худшем случае некоторое время не будут признавать друг друга, но в конце концов должны стать друг для друга опорой и объединиться.

Сначала придем к единому мнению о ложно истолкованных понятиях «свободы» и «прогресса», к которым имеют обыкновение прибегать кстати и некстати.

Вера в разумный и поэтому познаваемый божественный закон как он раскрылся человечеству в иудаизме через учение и историю, вера в Божественный Промысел, в план творения – не фаталистическая слепая вера в непостижимую слепую судьбу, хотя эта вера и исключает произвол и беззаконие. Я не утверждаю вместе с материалистами, что органический и духовный миры подвержены воздействию того же закона, внешнего механизма, что и неорганический мир. Я утверждаю обратное: космические, механические феномены имеют одно и то же назначение, одну и ту же целесообразность, берут начало в той же священной жизни, что и явления органического и духовного развития. Природа и человечество подвластны одному и тому же божественному закону. Они отличаются прежде всего тем, что в природе этому закону следуют слепо, человек же, напротив, если он достиг полного развития, следует ему сознательно и по своей воле. Другое, для нас еще более существенное отличие, игнорирование которого ведет к ложному толкованию понятий «свободы» и «прогресса», состоит в том, что природные сферы жизни космического и органического миров, служащие фундаментом для нашей общественной, человеческой сферы жизни, уже завершили цикл своего развития и представляют из себя нечто замкнутое, тогда как человечество пребывает еще в процессе развития, формирования свой жизни. Пока человеческие общества еще находятся в стадии формирования своего организма, его творческая сила, человек, выступает как существо, на первый взгляд не стесненное внешними обстоятельствами, хотя он и подчиняется в своем творчестве не меньше, чем природа в своем, вечному божественному закону. Ложное представление о свободе как о произволе происходит лишь оттого, что мы не знаем еще закона развития социальной жизни, ее конечной цели, и мы не постигли этого закона опытным путем, поскольку мы находимся еще в стадии развития. Но если наука пока не говорит об этом законе, то наш религиозный гений уже давно возвестил его. Мы, евреи, еще на заре истории несли с собой веру в наступление мессианской эпохи. Эта вера нашла свое выражение в нашем историческом культе – в празднике субботы. В субботнем торжестве воплощается идея, всегда воодушевлявшая нас, идея, гласящая, что будущее с такой же бесспорностью принесет нам субботу истории, как прошлое принесло субботу природы, что развитие истории подобно развитию природы завершится гармонией. Библейская история сотворения мира была дана только ради субботы. Она учит нас, что, когда сотворение мира природы увенчалось сотворением высочайшего органического создания на земле – человека, – и Творец отпраздновал субботу природы, только с того момента начались будни истории, началась история сотворения социального мира, которая отпразднует свою субботу по завершении всей всемирно-исторической работы в мессианскую эпоху. В этом заключается высокий смысл Моисеевой Книги Бытия, по которой тупоголовые натуралисты изучают естествознание. Как Вы видите, дорогой друг, закон субботы вселяет в нас уверенность в том, что в природе и в истории царит единый и вечный божественный закон. Только для тех, кто не понимает откровений религиозного гения евреев, историческое развитие человечества представляется в виде хаотического, неопределенного, бесконечного «процесса», в противоположность жизни природы, которая, – ибо она уже завершила историю своего развития – представляется замкнутым циклом, законы которого можно предугадать. Вы понимаете, что это кажущееся различие между законами природы и законами истории является результатом лишь субъективного восприятия, которое не может достигнуть уровня великого, божественного закона мира. Как в действительности свобода творческой сущности истории не есть произвол, неподвластный закону, так и прогресс этой сущности не бесконечен.

В естественном смысле свободно всякое существо, которое живет согласно своему назначению, своему внутреннему призванию или своей природе и может развиваться, не наталкиваясь на внешние ограничения. В нравственном отношении свободно только существо, живущее сознательно и по своей воле в соответствии со своим призванием, согласуя свою волю с законом или волей Бога. Любое другое проявление воли – произвол, который возникает не из священной, цельной божественной сущности желающего, но из односторонних его влечений. Этой способностью следовать своим прихотям и капризам, уводящим от пути разума и нравственности, человек обладает лишь до тех пор, пока не сформировалась его сущность; и поистине у него нет причины гордиться этой способностью, которая не более, чем болезнь, болезнь роста человечества. Она ставит его не над животным, а ниже его, ибо жизнь животных, как и жизнь растений в нашу эпоху уже окончательно развилась и сформировалась.

«Кто ищет, вынужден блуждать», – замечает Гете, но бесцельного блуждания не бывает. Цель человеческого стремления на протяжении всего исторического развития состоит в познании закона, которому подвластны все три сферы жизни: социальная сфера так же, как сфера органическая и космическая.

Всемирный закон – это закон возникновения и развития, или, пользуясь распространенным выражением, это закон «прогресса». Во всех трех сферах жизни этот закон еще не познан во всей его полноте. Для полного его познания недостает еще части объекта: завершающей стадии социального развития. Поэтому закон природы еще не может сегодня быть познанным научно: пути Провидения еще темны для нас. Но бесспорно то, что благодаря религиозному гению евреев и их божественным откровениям, эти пути – начиная с истоков, их истории, – сначала посредством пророчества, затем мистики и, наконец, философской спекуляции – становились все яснее человеческому духу. Остается лишь исследовать всемирный закон с помощью опытных наук.

В другой своей работе [57] я уже пытался показать, что мы знаем о законе развития космической, органической и социальной жизни при сегодняшнем уровне науки. С помощью естественнонаучных и исторических изысканий я пришел к выводу, что в основе всех явлений движения и жизни сфер в космосе, организмов на земле и народов в истории лежит один и тот же закон.

Нет бесконечного, не поддающегося определению прогресса, как в социальном человеческом мире, так и в органическом мире растений и животных, вершина которого – естественный, еще неразвитый человек; нет бесконечного прогресса и в космической сфере жизни, арена которой – бесконечная вселенная. Все рождается и развивается, достигает цели своей жизни и умирает, чтобы вновь распасться и возродиться в качестве новой формы жизни в вечном коловращении бесконечной, универсальной, единой и божественной жизни.

То, что мы называем «прогрессом», – это развитие от эмбриональной стадии к зрелости. В стадии зрелости всякое создание достигает своего назначения.

Подобно тому, как многообразны существа – от атома до вселенной и от простейшей органической инфузории до высочайшего существа на земле – человека, так многообразны и типы развития, так многообразны формы их зрелости и, следовательно, их назначения. Но ничто сущее во времени и пространстве не остается неизменным в жизни, ничто не вечно, все рождается и умирает, выполнив свое назначение, чтобы возродиться как новая жизнь [58].

Крупные космические тела образуются и претерпевают изменения в мировом пространстве в сроки столь продолжительные, что у нас нет мерила, чтобы сравнить их с другими явлениями. Органическая жизнь, извивающаяся на этих планетах, требует для своего образования целой палеонтологической эпохи: наконец, человек, начинающий в период зрелости органической сферы свое духовное, гуманистическое и социальное развитие, достигает своего назначения лишь после завершения исторического развития человечества, которое еще не закончено, но все же отнюдь не безгранично, не бесконечно, не хаотично и не бескрайне.

Что рождено во времени, требует времени, чтобы развиться, но достигает полного развития в конечный определенный срок.

Мы знаем лишь единственное, вечное, абсолютное существо вне времени и пространства: мы познаем его посредством единственного, абсолютного закона, проявляющегося в жизни природы и в истории, божественные откровения которого являются только еврейству.

Из познания этого закона, познания, свободного от противоречий, неизбежно вытекает свободная от противоречий жизнь, согласующаяся с этим законом. Познание и действие, или учение и жизнь, нерасторжимы. Раздвоенность, борьба и торжество добродетели наблюдаются лишь в период исторического развития познания Бога. В ходе этого развития мы можем и должны стремиться к нравственности, после того как познание Бога или Его закона принимает завершенную форму, мы должны жить нравственной жизнью. Эта нравственная необходимость есть святость.

Иудаизм, который уже на заре своей истории открыл в природе и истории единство и святость божественного закона, выступает поэтому с самого начала с требованием святости, и все его пророчества указывают на пришествие эпохи абсолютного познания Бога [59].

Мы не должны мыслить о священной сущности Бога или о своей Богоподобной сущности в категориях времени и пространства. Абсолютное познание – это полное преодоление понятий времени и пространства, то есть исторического развития в космической, органической и социальной сферах жизни. Если мы представляем себе вечность как непрерывность во времени, то такой взгляд свидетельствует лишь о неполноте нашего развития и незрелости нашего познания. Такие представления служат лишь доказательством того, что наше воспитание в духе святости еще не завершилось. Откровения святого духа в действительности указывают только на одно будущее: на будущее социального мира в эпоху зрелости. Этот век начинается согласно нашей исторической религии с пришествия Мессии. Это время, когда еврейская нация и все исторические народы возрождаются к новой жизни, время «воскрешения мертвых», «возвращения Господа», возникновения «Нового Иерусалима» и всевозможных событий, для обозначения которых могут употребляться различнейшие символы, исключающие двоякое толкование.

Мессианское время – это наша эпоха, зачинателем которой был Спиноза. С великой Французской революции эта эпоха вступила в фазу всемирно-исторического бытия [60]. Эта революция знаменует собой начало возрождения народов, обязанных иудаизму своим национальным историческим культом.

Социальная сфера жизни развивается, подобно космической и органической сферам, в продолжение трех эпох, точно совпадающих в трех жизненных сферах.

Первая история Откровения, история древнего иудаизма и язычества, – палеонтологическая эпоха социальной жизни. Она соответствует эмбриологии организмов в истории земли, которая завершилась в третичный период возникновением ныне живых организмов; как в истории мировых тел она, с другой стороны, соответствует эмбриологии миров, веку комет и туманностей, продолжавшемуся до образования звездных миров.

Вторая история Откровения, история средневекового иудаизма, христианства и ислама, – это история рождения современного общества: в органическом мире она соответствует эпохе возникновения живущих ныне организмов, в космическом – эпохе образования светящихся космических тел.

Третья история Откровения, современная эра социальной жизненной сферы, соответствует эпохе сложившихся организмов в органической сфере жизни, а также веку сформировавшихся планетарных систем в космической сфере.

Это эпоха зрелости, которая здесь, в космической сфере, начинается с века небесных спутников и двойных звезд и завершается веком планет; в органической жизненной сфере она охватывает стадии образования доисторических и исторических человеческих рас, достигая в последних своего завершения: ныне в социальной сфере ведется последняя классовая и расовая борьба с целью примирения всех противоречий, установления соответствия между потреблением и производством и завершения круга жизни, всегда характеризующего эпоху зрелости.

Вы можете обнаружить мировоззрение, которое я Вам, дорогой друг, набросал здесь в главных, общих чертах, во всех моих работах: с момента моего первого выступления в качестве писателя у меня не было другого, оно – душа всех моих устремлений: развить и изложить это мировоззрение – задача моей жизни, и в подходящий момент, я надеюсь, мне удастся продолжить работу в этом направлении. Эпистолярная форма, избранная мною для изложения моих мыслей, не позволяет исчерпать эту тему. Кроме того, я сейчас слишком занят судьбой своего народа, чтобы рассматривать вопрос, который, как бы тесно он ни был связан с еврейским вопросом, второй на очереди после решения еврейского вопроса.

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ

Возрожденное еврейство и культ жертвоприношения. – Две тысячи лет томления по свету Сиона. – Патриотические песни и молитвы. – Старинное предание. – Приметы времени. – Le temps du retour approche [61]. – Восточный вопрос и евреи. – Восторженный призыв француза.

Вы возвращаете меня из «звездных миров» на землю Палестины. Вам по душе антитезы. Возвышенному историческому культу моего возрожденного еврейства Вы противопоставляете «кровавый культ жертвоприношения» древних израильтян и утверждаете, что ортодоксальные евреи никогда не станут принимать участие в восстановлении Храма без возобновления этого культа. При этом Вы исходите из той предпосылки, что моя любовь к своему народу не простирается так далеко, чтобы ради нее я согласился на возобновление культа жертвоприношения.

Не могу согласиться ни с Вашим мнимым conditio sine qua non [62] – в отношении ортодоксальных евреев, ни с Вашим предположением о степени моего еврейского патриотизма. Что же касается моей несколько запоздалой и потому особенно глубокой любви к своему народу, то Вы, очевидно, забываете, что истинная, владеющая в равной мере душой и умом любовь всегда слепа, слепа потому, что она не отмечает философски или эстетически, если Вам угодно, лишь «совершенства» любимого существа, но любит его таким, как оно есть, со всеми его достоинствами и недостатками, и не потому, что пытается приукрасить эти недостатки, но потому что любит в нем единую индивидуальность. Шрам на лице моей возлюбленной не только не умаляет моей любви, но столь же дорог мне – и кто знает? – быть может еще дороже, чем ее чудесные глаза, – чудесные глаза можно встретить и у других красавиц, тогда как именно этот шрам характерная черта моей любимой. Если бы культ жертвоприношения был действительно неотделим от еврейства, я принял бы его без всяких колебаний. Но пока меня не переубедили, и до тех пор, пока не переубедят, я убежден в противном. В нашем возвышенном историческом культе, развивающемся от одного источника света к другому, дышащем одной только любовью к человечеству и познанием Бога [63], культ жертвоприношения не может быть ничем существенным, ничем объединяющим.

Но несмотря на мое личное убеждение я не дерзну предвосхитить ход истории. Имеются вопросы, которые a priori, то есть до практической проверки, неразрешимы, но в ходе исторического развития решаются сами собой. Речь идет о культе вообще, и в особенности о возникновении определенных форм и норм богослужения в соответствии с нравственно-религиозным духом того народа, который в любую эпоху своей истории являлся собственным творцом своей религии.

Раввин Закс, из классического труда которого я уже приводил отрывки, рассматривая религиозные нормы, которые окостенели в галуте, и противопоставляя окостеневшим нормам их свободное историческое развитие на священной земле Палестины, приходит к следующему выводу: «Фундамент исторической действительности слишком широк, чтобы его можно было объять ранее сложившейся системой норм, и даже уже зафиксированные нормы не могут обладать достаточной прочностью, чтобы не поддаваться воздействию свободного потока жизни. Ее живое течение постепенно подтачивает встречающиеся на пути преграды и размывает берега, отмечая повороты и изгибы своего пути». Лишь с «угасанием народной жизни, которая в той же мере в свое время творила эти нормы, и определялась ими», религиозная норма превращалась в застывшую, окостенелую. Она вновь приобретет гибкость, когда затухающее народное движение снова вспыхнет, когда свободный поток национального исторического развития навяжет застывшим нормам свои «повороты и изгибы».

Святой дух, творческий гений, из которого возникли еврейская жизнь и еврейское учение, покинул Израиль с тех пор, как дети его стали стыдиться своей национальности. Но этот дух снова увлечет наш народ вперед, когда народ пробудится к новой жизни и создаст творения, о которых мы сегодня даже не имеем представления.

В какую форму выльется жизнь и каким будет дух возрождения народов, никому не дано заранее определить в деталях. Что же касается культа этих народов, и в особенности иудейского культа, то он, бесспорно, будет также отличаться от современного культа, как и от древнего. Сам по себе культ жертвоприношения, как он должен соблюдаться согласно Библии в избранном месте, не содержит в себе абсолютно ничего, что противоречило бы человечности. Напротив, при сравнении его с отвратительным принесением в жертву людей у народов, окружавших в древности Израиль, он являл собой прекрасную победу человечности [64].

Даже если рассматривать принесение в жертву животного как уступку, которую наша Тора должна была сделать язычеству, чтобы предотвратить возвращение к нему, или видеть в культе жертвоприношения некие символические действа, смысл которых нам сегодня неизвестен, то все же бесспорно: евреи вопреки своим «кровавым жертвоприношениям», на которые мы аристократически взираем сверху вниз, испытывали больший страх перед пролитием крови (ибо кровь есть жизнь) и употреблением ее в пищу, чем современные народы, поедающие кровь с мясом без совершения жертвоприношений и церемоний. Но несомненно, что уже восемнадцать столетий как культ жертвоприношения вышел из моды, и поэтому наши соплеменники стыдятся его и следуют новой моде. Тем не менее даже в наши дни он представляется естественным выражением наивного благочестия. Гете рассказывал, что в детстве он мог удовлетворить свое религиозное чувство только принося жертвы Всевышнему: он разводил огонь и бросал в него свои любимые игрушки. С другой стороны, пророки нашей древности и раввины в средние века никогда не придавали большой важности этому обряду в отличие от наших современных косных ортодоксов, считавших этот ритуал обязательным элементом процесса национального возрождения. Уже рабби Иоханан бен-Заккай, сославшись на пророческий стих из Хошеи 6:6, провозгласил, что жертвоприношение можно заменить добрыми делами, и новые раввинские авторитеты, не признающие за современными аронидами права совершать обряд жертвоприношения в качестве священнослужителей, тем не менее ратуют за восстановление еврейского государства [65]. Поэтому вопрос о том, каков будет культ в новом Иерусалиме, может и должен оставаться открытым. Не один день строился Рим; чтобы возвести такое огромное строение, как Новый Иерусалим, требуется также время. Ныне для восстановления еврейской нации мы должны прежде всего не дать умереть надежде на наше политическое возрождение и вновь пробудить надежду там, где она угасла. Если мировые события, назревающие на Востоке, позволят приступить к практическому восстановлению еврейского государства, то это начинание проявится в основании еврейских поселений в стране отцов, для чего Франция бесспорно предложит помощь. Вы знаете, какое участие приняли евреи в организации помощи жертвам сирийской резни. Кремье стал инициатором подписки, тот самый Кремье, который за двадцать лет до этого ездил с сэром Мозесом Монтефиоре в Сирию, чтобы защитить евреев от преследования христиан. В «Journal des Debats, обычно редко помещающем стихи, появилось во время сирийской экспедиции стихотворение Леона Галеви, быть может так же мало помышлявшего о национальном возрождении Израиля, как и Кремье. Однако эти прекрасные строфы могли быть написаны лишь в предчувствии этого возрождения. Если поэт «Ласточек» еще вопрошает, сетуя,

Где тот герой, где тот мудрец,

Кто жизнь в тебя, народ, вдохнет,

Кто, как Спаситель, вновь вернет

Тебя на колею мировой истории?

...то французский поэт отвечает с восторженной уверенностью:

Вы воспрянете, города боязливые!

Дыхание безопасности

Остановится навеки на ваших валах,

Где развевались наши знамена!

Вновь прозвучи, Божий зов!

До свидания, не прощай!

Франция – все для того, кого она любит,

Будущее принадлежит Богу.

Александр Вейль пел в то время:

Есть народ жестоковыйный,

Рассеянный от Евфрата до Рейна,

Вся жизнь его таится в Книге,

Иногда бремя сгибает его, но он

Всегда выпрямляется,

Бросая вызов ненависти и презрению,

Он умирает, чтобы воскреснуть

Облагороженным.

Франция, дорогой друг, Франция – та героиня и избавительница, которая вернет наш народ на колею мировой истории.

Позвольте мне вновь напомнить Вам легенду, которую Вы, быть может, знаете.

Один рыцарь, отправляясь на Восток освобождать Иерусалим, оставил у себя на родине друга. В то время, когда рыцарь отправлялся на войну, друг его был погружен в изучение Талмуда, ибо тот был благочестивым раввином.

Вернувшись из похода, рыцарь вошел среди ночи в кабинет своего друга, застал его погруженным в Талмуд и промолвил:

«Да благословит тебя Господь, старый друг! Я прибыл из Святой страны и принес тебе из нее залог нашей дружбы. Что я завоевал мечом, к тому стремишься ты духом, окрыляющим тебя. В конце наши пути совпадают».

С этими словами рыцарь вручил раввину розу из Иерихона.

Рабби взял цветок и омочил его слезами. Увядшая роза вновь расцвела, и рабби сказал рыцарю:

«Не удивляйся, друг, тому, что увядшая роза вновь расцвела в моей руке. Она, как и наш народ, имеет свойство пробуждаться к жизни от горячего дыхания любви, несмотря на то, что уже давно была вырвана из земли, в которой пустила корни, и засохла на чужбине. Израиль также вновь расцветет и омолодится, и священная искра, тлеющая ныне под пеплом, вновь вспыхнет ярким пламенем, если нам доведется когда-нибудь встретиться в этом мире».

Пути раввина и рыцаря, дорогой друг, ныне пересекаются. Как рабби олицетворяет наш народ, так рыцарь – французский народ, пославший в наши дни, как и в средние века, своих воинов в Сирию и проложивший божьи тропы в пустыне. Разве Вы не читали слов пророка Исайи?

«Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш. Говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему, что исполнилось время борьбы его, что за неправды его сделано удовлетворение, ибо он от руки Господней принял вдвое за все грехи свои. Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, Прямыми сделайте в степи стези Богу нашему, Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, Кривизны выпрямятся, и неровные пути сделаются гладкими; И явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие; Ибо уста Господа изрекли это».

(Исайя 40:1-5)

Не кажется ли Вам, что в этих словах, которыми Второисайя начинает свои предсказания, равно как и в других словах, которыми пророк Овадия завершает свои предсказания [66], Вы видите отражение нашего времени? Разве не была послана помощь в Сион, чтобы защитить и устроить диких жителей гор? Разве все не подготовлено здесь, не проложены дороги, не проложена магистраль цивилизации в Суэц, не построены железные дороги, соединяющие Европу с Азией? Разумеется, непосредственной целью не является восстановление нашей национальности. Но Вы ведь знаете поговорку: L'homme propose, Dieu dispose, то есть человек предполагает, а Бог располагает. Как некогда на Западе искали путь в Индию, а открыли Новый Свет, так на пути, который пролагается ныне на Востоке в Индию и Китай, евреи вновь обретут свое утраченное отечество. Или Вы продолжаете сомневаться в том, что Франция предложит евреям помощь в деле основания колоний, которые могли бы раскинуться от Суэца до Иерусалима и от берегов Иордана до побережья Средиземного моря? Если Вы сомневаетесь в этом, то прочитайте статью, выпущенную в свет вскоре после сирийской резни прославленным издателем Дантю «Новый восточный вопрос». Едва ли автор действовал по поручению французского правительства, но он бесспорно руководствовался духом французского народа, когда не из каких-либо религиозных, но из чисто политических и гуманных соображений призывал наших соплеменников восстановить свое древнее государство.

Я порекомендовал бы нашим евреям, которые чванятся заимствованным у французов гуманизмом, обратить внимание на эту статью, написанную не еврейским, а французским патриотом, я привожу здесь в переводе отрывок из нее.

Из статьи Эрнеста Лаарана

Новый восточный вопрос

В дискуссии о новых изменениях на политической карте Востока мы оставили для Палестины свободное место, чтобы предложить миру вопрос: не может ли древняя Иудея снова обрести свое место и свою славу под солнцем?

Этот вопрос сегодня затрагивается не в первый раз [67]. Говорили о выкупе Палестины рассеянными по всему свету еврейскими банкирами или, что еще лучше, о более благородном и достойном пути, о выкупе посредством всеобщей подписки, в которой смогли бы участвовать все евреи. Почему же этот патриотический проект еще не начал осуществляться? Разумеется, не из-за безразличия к этому предложению – они приходят в волнение и на глаза их навертываются слезы при мысли о возвращении в Иерусалим [68]. Легко понять причину, по которой этот проект до сих пор казался невыполнимым. Евреи не смели даже помыслить о том, чтобы завладеть землей своих отцов. Разве мы не отвечали на их устремления своим христианским вето? Разве не принялись бы мы неустанно докучать законному владельцу, если бы он завладел своею собственностью, и разве во имя своего фанатичного благочестия не давали бы ему постоянно чувствовать, что его предки со дня распятия Иисуса утратили право на свой удел? Одного нашего тупоголового ультрамонтанства было бы достаточно, чтобы воспрепятствовать делу возрождения Иудеи. Уже в XIX веке мы слушали бы проповедников, предсказывавших конец света и возвещавших пришествие Антихриста, если бы благородный и несчастный Иерусалим вновь был воздвигнут на еврейские деньги. Да, мы услышали бы это, в особенности в наши дни, когда ультрамонтанство находит свое последнее прибежище в бранчливой словоохотливости. В «святом» улье мы услышали бы немолчное жужжание пчел, предпочитающих приветствовать меч в руках варваров воскрешению народов под стягом свободной и великой идеи. Это, бесспорно, препятствует любой попытке Израиля стать хозяином своего собственного очага, вследствие чего он после двух тысяч лет скитания все еще не решается отрясти прах со своих ног. Легко можно предсказать, что бы произошло: непрестанные претензии к еврейским колонистам, нескончаемые издевательские и оскорбительные домашние обыски, которые вылились бы в преследования евреев, во имя чего объединились бы в братском союзе фанатичные христиане и мусульмане, и все это было бы гораздо хуже, чем турецкое владычество, и лишило бы евреев мужества, необходимого, чтобы вновь воздвигнуть Храм Соломона, свой дом и свой город.

Если этим объясняется нерешительность еврейских патриотов, то все же, с другой стороны, мы не можем оправдать постыдного безразличия современных евреев, проявляемого ими всякий раз, когда им представляется случай содействовать восстановлению еврейского государства, безразличия, сочетающегося с наивностью, не делающей чести ни их уму, ни их сердцу. Объяснения, которые они дают по этому поводу, недопустимы ни с нравственной, ни с политической точки зрения. Декларация, принятая во Франкфурте прогрессивными евреями [69], содержит следующий пункт:

«Мы признаем своей родиной только ту страну, в которой мы родились, с которой мы связаны узами гражданства».

Невозможно отказываться от своего совершенно бесспорного и непреходящего права, невозможно отрекаться от своего прошлого и своих родителей, тем более невозможно так поступать в тот момент, когда положение в Европе не только не ставит помех на пути восстановления еврейского государства, но настоятельно требует этого. Какая европейская держава стала бы в наше время возражать, чтобы евреи, объединенные неким конгрессом, совещались бы о том, как выкупить свою отчизну, и приняли бы необходимые решения? Кто стал бы возражать против того, чтобы они бросили дряхлой Турции кучу золота и сказали бы ей: верни мне мой собственный очаг и укрепи посредством этих денег то, что останется у тебя от твоей распадающейся империи.

Нет, ничего больше нельзя возразить против этого, и Иудея могла бы расширить свои границы от Суэца на Востоке до порта Смирны на Западе, присоединив на Севере западные склоны Ливанских гор. Ибо мы не хотим вечно враждовать. Должно наступить время, когда эта всеобщая бойня, эта пушечная пальба и грохот труб будут осуждены достаточно громко, чтобы те, кто ищет ссор, не осмелились бы открыто заявить об этом. Поэтому мы должны найти для мирных битв труда широкую арену. Европейская индустрия должна с каждым днем все более расширять рынок сбыта для своих продуктов. Мы не можем терять времени. Наступил момент вновь вызвать к жизни древние народы, дабы они широко открыли для нас магистрали и боковые тропы европейской цивилизации.

В другом месте автор пишет с таким энтузиазмом, любовью и восторгом о нас, что его слова оставляют в тени все, что вдохновение когда-либо внушало еврею сказать о своем народе:

Изменчивыми судьбами человечества правит некая постоянная таинственная сила. Если десница Бесконечного навеки стерла народ с лица земли, если его перст запечатал гроб нации, тогда этот народ необратимо обречен, тогда эта нация никогда не увидит света мира: она обречена вечному забвению.

Но если народ в младенчестве вырван из колыбели, если, изведав всю горечь изгнания, он вновь увидел страну отцов, дабы вновь вспомнить о ней, когда он блуждает, рассеянный по всему свету, если эта нация в своем рассеянии обрела силу вынести мученичество восемнадцати веков не дав погаснуть пламени патриотизма в своей груди, значит мы стоим перед огромной, беспримерной тайной в истории человечества.

В этих скупых словах заключена вся история Иудеи.

Какой пример! Какое племя!

Вы, римские завоеватели, бросили свои легионы на Сион и изгнали детей Израиля из их страны. Европейские, азиатские и африканские варвары, вы склонили свой слух голосу суеверия и изрекли свое проклятие над этим народом. Вы, феодальные монархии, пометили позорным знаком тех, кто вопреки всем гонениям добывал для вас золото, чтобы вы выплачивали жалованье своим ландскнехтам, и снабжал ваши скудные рынки товарами. Вы, великие инквизиторы, выискивали в рассеянном Израиле свои самые тучные жертвы, самые невинные головы, чтобы наполнить свои кассы и вскармливать ими ваши аутодафе. И вы, кто отменил Нантский эдикт и изгнал из страны ускользнувших от опустошительного действия апостольского фанатизма. Наконец вы, современные народы, отказали в гражданских правах этим неутомимым труженикам и коммерсантам.

Сколько преследований, сколько слез, сколько крови за восемнадцать веков! Но вы, сыны Иудеи, вопреки всему этому, вы еще живы! Вы перешагнули через несчетные препятствия, нагроможденные на Вашем пути ненавистью, презрением, фанатизмом и варварством, существующими столетия. Десница Всевышнего неизменно направляла вас.

Наконец, Франция сделала вас свободными. В канун великой эры Франция, разбив свои собственные оковы, призвала все народы и вас в их числе к свободе и равенству. Вы стали гражданами и сегодня вы наши братья. 1789 год был первой ступенью на пути к вашей реабилитации в деле, вызванном не бесчестьем, но несчастьем. Осуществляя свою освободительную миссию, Франция обращает свои взоры на все гонимые расы, всех париев мира, и она застала вас в ваших гетто и взорвала их ворота [70]. Франция призвала вас в свои государственные органы. Вы разделили с ней ее триумфы, ее радости и горести. Вы пользовались правом голоса в день совета, рукоплескали, радуясь нашим победам, лили слезы, когда мы терпели поражения. Вы добрые граждане и верные братья. Франция отныне станет вам спасительным маяком в противоборстве с вашими недругами, являющимися также врагами современных институтов, с гидрой фанатизма, изливающей свой яд на тех, кого она еще не отравила, с хулителями вашего народа, вашего народного характера и вашего культа. Вы могучие натуры и мы склоняемся перед вами. Вы были могучими во времена вашей древней истории, могучими после разрушения Иерусалима, могучими в средние века, когда не осталось ничего, кроме двух темных сил: инквизиции с крестом и пиратства с полумесяцем. Вы сберегли себя в рассеянии, разумеется, не без того, чтобы заплатить огромную дань восемнадцати векам преследования. Но остаток вашей нации еще достаточно жизнестоек, чтобы вновь воздвигнуть врата Иерусалима. Это ваша задача. Провидение не дало бы вам дожить до наших дней, если бы не завещало вам осуществить святейшую из всех миссий. Пробил час заселять берега Иордана. Исторические книги царственных пророков отныне могут быть продолжены только вами.

За вами сохраняется некое великое призвание. Словно животворная магистраль, соединяющая три части света, вы должны принести цивилизацию первобытным народностям и познакомить их с европейскими науками, которыми вы овладели во всем их богатстве. Вы должны стать посредниками между Европой и отдаленнейшей Азией, проложить пути, ведущие в Индию и Китай, в те неведомые страны, которые должны стать доступными для цивилизации. Вы вступите на землю своих отцов в мученическом венце и с рубцами своих многолетних страданий. Лишь там вы окончательно залечите свои раны. Вы снова с помощью своих капиталов возделаете эти неплодородные земли. Благодаря вашему труду и прилежанию вновь расцветет эта земля, которую пустыня занесла песками, – и мир воздаст дань восхищения древнейшему народу.

Ныне пробил для вас час вновь заявить свои притязания на родину, которую до сих пор попирает Турция, – будет ли это мирный способ выкупа земель или какой-либо иной.

Вы внесли свою немалую лепту в то, чтобы цивилизовать народы, вывести Европу на дорогу прогресса, готовить революции и оказывать им содействие. Отныне вы должны подумать о самих себе, о долинах Ливана, об обширных равнинах на берегах Генисаретского озера.

Вперед! Наши сердца будут вместе с вами, с вашей обновляющей работой, наши армии на вашей стороне, готовые прийти вам на помощь!

Вперед, евреи всех стран! Древняя родина зовет вас, и мы будем горды тем, что откроем вам ее ворота.

Вперед, сыны мучеников! Жатва испытаний, собранная вами в изгнании, вновь вернет вам великолепие времен Давида и вдохнет новую жизнь в историю, единственными свидетелями которой остаются монолиты Семирамиды.

Вперед, благородные сердца! День, когда еврейские племена вернутся на родину, начнет новую эпоху в истории человечества.

Как встрепенется Восток в день вашего пришествия! Труд и предприимчивость покончат с расслабленностью рас там, где тысячелетие господствовали похоть, безделье и разбой.

Вы станете нравственным средоточием Востока. Вы написали Книгу книг. Будьте же наставниками диких арабских орд и африканских племен. В вашей Библии собрана мудрость древнего Востока. Древние откровения книг Зенды, Веды и Царей, как и более поздние откровения Корана и Евангелия, очистившись от всех извращений суеверия, вновь провозгласят те же принципы свободы и человечности, мира и единства! Вы триумфальная арка грядущего века, под которой будет подписан перед свидетелями прошлой и грядущей истории великий союз человечества. Библейские традиции, вновь оживающие под звук ваших шагов, снова освятят наше западное общество и бесследно изгладят раковую болезнь современного материализма.

И, продвигаясь но этому пути, вспомните, сыны Израиля, вспомните современную Францию, которая с момента своего возрождения неизменно любила и не переставала защищать вас.

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

Начало конца. – Еврейская солидарность. – Филантропические иллюзии. – Социальный животный мир. – Повитухи прогресса. – Верные стражи священной гробницы еврейского национализма. – Иерусалим. – Последняя катастрофа.

Памфлет француза, из которого я привел в письме к Вам несколько отрывков, кажется, вызвал у Вас новые сомнения. Христианские народы, полагаете Вы, имели бы тем меньше оснований возражать против восстановления еврейского государства, что они надеялись бы благодаря этому избавиться от чужестранцев, которые всегда были для них занозой в сердце, колючкой в глазу. – Не только французы, но и немцы и англичане уже не один раз высказывались за возвращение евреев в Палестину. Вы приводите слова одного англичанина, который находит в Библии доказательство неотвратимости этого возвращения и одновременного обращения всех евреев в христианство. Другой англичанин даже выводит происхождение ныне царствующей в Англии династии непосредственно от Давида, и камень, на котором покоилась голова нашего праотца Иакова, когда ему приснилась знаменитая лестница, служит главным элементом при коронации английских королей. Наконец, третий великодушно готов предоставить все английские суда в распоряжение тех евреев, которые пожелают возвратиться в Палестину. Но, с одной стороны, это может показаться более утонченной формой желания, прежде выражавшегося в более грубой форме, изгнать всех евреев, за что наши соплеменники не преминут высказать самую сердечную благодарность. С другой стороны, эти предложения свидетельствуют о причудах, которые в конце концов можно объяснить религиозным или светским безумием, и поэтому они не должны приниматься в расчет. Более того, подобные желания, если они исходят от благочестивых христиан, восстанавливают против них всех евреев, если же их лелеют благочестивые евреи – всех христиан, ибо одни рекомендуют возвратиться в Палестину лишь при условии, что в новом Иерусалиме будет возрожден древний культ жертвоприношения, другие же готовы оказать содействие евреям лишь в том случае, если мы у «гроба Господнего» принесем в жертву христианской вере наш еврейский национальный культ. Об этот риф, полагаете Вы, разобьются все национальные устремления евреев.

Бесспорно, что если застывшая христианская догма и бескомпромиссная еврейская ортодоксия не будут омыты животворным потоком истории, то они окажутся плотиной, неодолимой для наших патриотических тенденций. Поэтому мысль вновь получить отечество может вообще быть принята всерьез лишь в том случае, если будет пробита застывшая скорлупа. И ее, действительно, уже начинают разрушать не только просвещенные евреи, но и благочестивые евреи и христиане. Впрочем, уже Талмуд, на который опирается вся современная еврейская ортодоксия, считается с требованиями жизни. – Если еврейский национализм жив, то никакие опасения не отпугнут его от того, чтобы взяться за дело политического возрождения Израиля. Если еще не настало время, чтобы агнец мирно пасся с волком, то все же господствующее большинство утратило свой волчий аппетит, а угнетенное меньшинство – свое овечье долготерпение. Религиозная толерантность стала гораздо более распространенной, нежели какое-либо иное явление, кроме того, повторяю, я полагаю, что будущий культ всех возродившихся наций должен настолько отличаться от теперешних культов, перешедших к нам из тех времен, когда индивидуальности народов подавлялись, что в этих культах, дни которых сочтены, я не могу усмотреть препятствий для нашего будущего национального культа. – Наконец, я должен вновь подчеркнуть это, – создание нашего будущего культа, подобно культам всех других народов, должно не предшествовать национальному возрождению, а являться его следствием. – Речь идет прежде всего о пробуждении патриотического чувства в сердцах образованных евреев и об освобождении еврейских народных масс от убивающего душу формализма с помощью именно этого возрожденного патриотизма. Если нам удастся осуществить это начинание, то множество трудностей, порожденных практической деятельностью, мы преодолеем в ходе самой практической деятельности. – Лишь если все еврейские сердца мертвы, лишь если евреи больше не способны на патриотическое воодушевление, – лишь в том случае мы должны будем отказаться от дела, которое, как всякое великое историческое предприятие, не может быть осуществлено без жестокой борьбы.

Евреи, вопреки ложно понятым идеям просвещения и ортодоксии, обладают достаточно развитым здравым смыслом, они не присоединяются к религиозным мечтам, лишенным в наше время почвы. Но именно этот реализм, который в столь большой степени присущ нашей расе, привлечет наших братьев, независимо от того, каких взглядов они придерживаются, – прогрессивных или ортодоксальных, – братьев, в чьей груди бьется еврейское сердце, к национальному делу, уходящему своими корнями в практическую почву действительности.

Возражения, выдвигаемые просвещенными евреями против восстановления еврейского государства, в итоге объясняются не духовным и нравственным воспитанием, что побуждает евреев никогда не отступать в страхе перед трудностями великого дела и не подсчитывать заранее жертв, которые могут потребоваться для осуществления этого дела, а моральной и интеллектуальной ограниченностью, неспособностью подняться до высокой человеческой точки зрения, лишь исходя из которой можно обозреть всю огромность несчастья и найти средства для его окончательного устранения. – Действительно, еврейская религия на протяжении двух тысяч лет, как справедливо заметил Гейне и все его образованные современники, была скорее несчастьем, нежели религией. Однако напрасно образованные евреи внушали себе, что этого несчастья можно избежать с помощью просвещения и принятия христианства. Каждый еврей, хочет ли он того или, нет, связан со всей своей нацией прочными узами, и только в том случае, если еврейский народ будет освобожден от бремени, которое он тысячелетиями нес с героической самоотверженностью на своей согбенной спине, оно будет также снято с плеч тех просвещенных евреев, которые всегда будут составлять лишь незначительное меньшинство народа. – Всем нам суждено нести עול מלכות שמים[71] до конца.

Современные идеи просвещения, словно первый хмель, ударивший в голову, могли побудить людей предаться той иллюзии, что в их силах лишить весь еврейский народ его национального культа посредством общих гуманитарных тенденций, в которых суждено, как им хотелось думать, раствориться еврейству со всей его особой жизнью. Сегодня даже самый поверхностный рационалист не разделяет больше этой филантропической иллюзии. Не в силах более глубоко проникнуть в жизнь природы и истории, представители исторического движения в современном иудаизме позаботились о том, чтобы открыть рационалистам глаза, ибо даже на Западе, где евреи множеством нитей тесно связаны с общей цивилизацией, просвещение не могло поколебать древний еврейский культ. Этот культ ныне еще чтит большинство западных евреев. Ни эмансипация, ни прозелитский гешефт христиан, спекулировавших на материальных выгодах и религиозном индифферентизме, не могли побудить подавляющее большинство евреев стать отступниками. Напротив, в последнее время даже среди тех, кто ранее вступал на путь отступничества, видя в нем осуществление гуманистического идеала, обнаружились симпатии к старому укладу еврейской жизни, возрастающие день ото дня. – А нивелирующие тенденции не оказали и никогда не окажут какого-либо влияния на широкие массы еврейского народа. Массы никогда нельзя будет воодушевить идеями прогресса с помощью умозрительных построений, поскольку движущие силы этого прогресса у всех народов таятся гораздо глубже, нежели думают даже революционеры-социалисты. У евреев в гораздо большей степени, чем у других народов, которых угнетают на их собственной земле, борьба за национальную независимость должна предшествовать всякому социально-политическому прогрессу. Наличие общей родины служит для них первым условием возникновения более здоровых трудовых отношений. Общественный человек, подобно общественным растениям и животным, требует для своего процветания и прогресса широкой, свободной территории, без которой он низводится до уровня паразита, кормящегося только за счет чужого труда. Паразитический образ жизни, предполагающий поддержание своего существования посредством эксплуатации других людей, до нашего времени был широко распространен в истории развития человечества и отнюдь не был присущ одним евреям. Пока наука и промышленность оставались в младенческом состоянии, не хватало земли, которой некогда завладел народ, чтобы прокормить ее обитателей, и народы вынуждены были воевать друг против друга и обращать своих врагов в рабство; или разделиться на класс господствующий и класс прислуживающий. – Но социальный животный мир, который существовал благодаря эксплуатации человека человеком, приближается к своему концу с тех пор, как современная наука и промышленность господствуют над миром. Цивилизованные народы готовятся общими усилиями покорить природу с помощью труда, опирающегося на достижения науки, труда, который больше не нуждается в посредничающих паразитах и поэтому исключает возможность их появления. Они готовятся к этой новой эре (не перепутайте эту эру с прусской) посредством завоевания свободной национальной территории, посредством упразднения всякого расового и классового господства извне и изнутри, посредством свободной ассоциации всех производительных сил, где исчезнет антагонистическое противоречие между капиталистической спекуляцией и производительным трудом, наряду с противоречием между философской спекуляцией и научным трудом. – Я уверен в том, что и в еврействе сильно ощущается потребность в здоровых трудовых отношениях, имеющих в основе своей стремление человека покорить природу; я знаю о великих усилиях, предпринимаемых в среде евреев с целью превращения нашего молодого поколения в полезных тружеников. Но я знаю и то, что евреи в изгнании, по крайней мере большинство их, никогда не смогут заняться подобными видами деятельности, потому что у них отсутствует первое условие для этого – отчая земля, – потому что они не могут смешаться с народами, среди которых живут в рассеянии, не изменяя своему национальному культу. Поэтому похвальные усилия, предпринимаемые евреями для развития более здоровых трудовых отношений, остаются в целом столь же безрезультатными, – по той причине, что они косвенным образом способствуют разрушению еврейского культа, – как реформистские тенденции, непосредственно ведущие к тому же результату. В изгнании еврейство не может возродиться, оно может прийти с помощью реформ и филантропических тенденций единственно к отступничеству. А этой цели не удастся достигнуть ни одному реформатору и ни одному тирану. – Еврейские народные массы примут участие в великом историческом движении современного человечества в том случае, если обретут свое еврейское отечество. А до тех пор, пока они продолжают находиться в особом положении, относительно немногие евреи, предпринимающие все, что в их силах, чтобы в индивидуальном порядке вырваться из этого ложного состояния, гораздо более болезненно ощущают свое бесправие, чем еврейские массы, чувствующие себя несчастными, но не обесчещенными. – Поэтому еврей, ортодоксальный или просвещенный, не может уклониться от решения национальной задачи – пробуждения всего еврейского народа. – Каждый еврей, даже крестившийся, ответственен вместе со всеми за возрождение Израиля.

Если только понять ту безмерно трагическую роль, какую играет по сей день еврейский народ в истории, то можно найти единственное средство, способное коренным образом улучшить наше положение. – Это средство не столь недостижимо, как может показаться на первый взгляд; его следует искать как в симпатиях французского народа, так и в интересах французской политики. Это средство заключатся в том, что Франция должна распространить свою задачу освобождения народов и на еврейский народ, – после того как ее победоносные войска низвергли современных Навуходоносоров с высоты, откуда те могли издавать дерзкие декреты и указы, направленные против угнетенных народов. Для Франции должно быть важно, чтобы путь в Индию и Китай проходил по территории, населенной народами, готовыми пойти за ней на смерть, во имя выполнения исторической задачи, возложенной на эту страну со времен ее великой революции. Но какой народ больше подходит для этого, чем еврейский народ, который с праисторических времен предназначен для выполнения той же мисссии?

«Французы и евреи!» – восклицаете Вы. – «Значит христианско-германская реакция была права!»

Да, дорогой друг, животный инстинкт, позволяющий издалека учуять врага, всегда безошибочен; реакция повсюду узнавала своего смертельного врага, когда еще повитухи прогресса, находящиеся на перепутье между революцией и реакцией помогали появиться на свет исполину, которому в недалеком будущем суждено было перерасти их на голову, ибо закон органического и социального созидания таков, что тот, кто занимает промежуточное положение и чье существование ограничивается переходными эпохами, прокладывает путь от несовершенных к более совершенным, более высоким ступеням бытия.

Французы и евреи! Конечно же, они созданы друг для друга. При всем сходстве в своих человеческих и национальных устремлениях, они отличаются теми качествами, которые могут дополняться качествами другого народа, дополняться, но не сливаться в одном народе.

Французский народ превосходит еврейский народ легкостью, способностью ассимилировать своею гуманной, симпатической сущностью все элементы. Еврейскому народу присуща большая нравственная сосредоточенность, чем французам, и он скорее накладывает печать своей сущности на окружающую среду, чем позволяет чужим народам видоизменять его собственную. – Французский народ господствует над миром, потому что он вобрал в себя целый мир, еврейский же народ может быть господином лишь у своего очага, согревая и освещая священным огнем мир, который состоит из слишком разнородных элементов, чтобы не подвергнуться опасности вновь распасться на эти элементы и не погрузиться в хаотическую ночь естественной жизни, из которой иудаизм уже однажды спас его.

Щедрая помощь, оказываемая Францией цивилизованным народам с целью их национального возрождения, не найдет во всем мире более благодарного объекта, чем наш народ. Как легко мы придем к согласию с французским народом, проявляющим большую гуманность в делах культа, в том, что касается нашего культа в священной стране, с народом, который может служить образцом уважения свободы совести. – Но пока дело еще не дошло до этого. Еврейский народ должен еще показать себя достойным возрождения своего всемирно-исторического культа, ощутить потребность в своем национальном возрождении, чтобы этого возрождения достигнуть. До тех пор мы должны думать не о строительстве Храма, а лишь о том, чтобы склонить сердца наших братьев к делу, которое принесет еврейской нации вечную славу, а всему человечеству спасение.

Для основания еврейских поселений вдоль будущего пути в Индию и Китай нет недостатка ни в еврейских рабочих, ни в еврейских талантах и капиталах, и если только под защитой европейских великих держав будет посажен слабый росток, то новое дерево жизни вырастет без внешней помощи и принесет плоды.

Однако моя вера в еврейский патриотизм вызывает у Вас сострадательную улыбку. Вы читали «Сцены из гетто» и хотите напомнить мне образ старого Менделя Вильны, одержимого идеей привлечь Ротшильдов к делу восстановления святого города и Храма. Ему удалось однако увлечь своей благочестивой мечтой лишь одного ребенка. Когда этот мальчик стал юношей и поступил в университет, он пришел к разумному выводу, что только младенцы и глупцы могли помышлять о восстановлении Иерусалима. Еврейский поэт, утверждаете Вы, подразумевая дневник героя этой повести, считает, что патриотические чувства изображаемых им благочестивых евреев ничем не отличаются от христианских чувств, появляющихся лишь у малых детей и больших глупцов при виде рождественской елки. Все это, почтенный друг, в лучшем случае характеризует современного еврейского писателя, усвоившего «германскую культуру», который в отличие от рабби Иехуды Галеви не пишет, однако, кровью сердца свои еврейские стихи и, гонимый тоской по стране своих сновидений, не берется за страннический посох, чтобы найти в этой стране свою могилу. Это не характеризует еврейскую жизнь. – Вы знаете старинную пословицу: дети и глупцы говорят правду. – Идея, которой были одержимы бедный безумец Мендель Вильна и маленький Мориц, когда его еще звали Мойшеле, – это главная идея всех благочестивых евреев со времени разрушения Иерусалима и по сей день. И такие евреи встречаются, да не прогневается на нас господин Комперт, даже в роду богачей Ротшильдов.

Не забудьте, что Комперт вложил слова, отрицающие еврейскую национальность, в уста студента, взгляды которого – он подвергает сомнению религиозную идею о политическом возрождении нашего народа – находятся в полной гармонии со скептицизмом его эпохи. Какой образованный еврей еще несколько лет тому назад, к тому же в Германии, дерзнул бы высказаться в пользу нашего национального возрождения, не рискуя прослыть сумасшедшим? – К. тому же Комперт, очевидно не без умысла, дал этому еврейскому студенту с его теоретическим безразличием и фактическим энтузиазмом в том, что касается его народа, в спутники юности богемского студента, который теоретически воодушевлен образами Гуса [72] и Жижки [73], но в действительности становится благополучным пастором, меняющим чашу и меч на рясу и кадильницу. – Поэтому в изображенном Компертом образе образованного еврея нет уже того жалкого индифферентизма, который, бесспорно, был до недавнего времени свойственен определенной части наших немецких евреев. Напротив, ныне их можно упрекнуть в этом лишь с большими оговорками. – Не забывайте, дорогой друг, что именно Вы возражали против моей слишком суровой оценки образованных немецких евреев, и я должен был с ней согласиться. Я признал благодетельную реакцию еврейского патриотизма, преодолевающего индифферентизм, который был скорее модным предметом светской беседы, нежели убеждением ума и сердца. Тоска по стране предков и желание уготовить лучшую долю нашим верным братьям, не перестающим по сей день совершать паломничества в эту страну и желающим умереть именно там, охватили сердца и образованных евреев. Теперь не одни только ортодоксы путешествуют в Иерусалим, оказывают помощь нашим братьям, живущим в Палестине, основывают учебные заведения и благотворительные учреждения в этой стране. Эти серьезные и неустанные усилия свидетельствуют о том, что ныне среди всех классов и на разных культурных уровнях нет недостатка в доброй воле, направленной на улучшение положения наших братьев на Востоке. – Теперь остается внести только больше порядка и плана в это благочестивое и патриотическое дело.

В Иерусалиме, как и повсюду, наши еврейские филантропы наталкиваются на непреодолимые препятствия, когда хотят основать благотворительные учреждения, помочь в несчастье нашим братьям, влачащим жалкое существование, или способствовать их моральному и духовному прогрессу посредством теоретического образования, для введения которого на Востоке отсутствует всякая социальная основа. – Приобретение родной земли в национальное владение, разработка законоположений, под защитой которых мог бы процветать труд, учреждение еврейских обществ, способствующих развитию земледелия, промышленности и торговли на моисеевых, то есть социалистических принципах, – таковы основы, опираясь на которые еврейство снова поднимется на Востоке. Огонь, тлеющий под пеплом мертвящего формализма, огонь исконного еврейского патриотизма вновь вспыхнет, и весь еврейский народ вернется к новой жизни. На общей почве еврейского патриотизма ортодоксы и просвещенные, бедные и богатые узнают в себе потомков тех героев, что вступили в борьбу с могущественнейшими и цивилизованнейшими народами древнего мира, египтянами и ассирийцами, греками и римлянами, и сражались с ними, пока не погиб этот мир, и они не оказались единственными, кто пережил его, – как дети того самого племени, которое как ни один другой народ в мировой истории стойко переносило мученичество двух тысяч лет и всегда высоко держало и свято хранило знамя своей национальности, свиток Завета, навлекшего на них преследования...

Я вынужден прервать мое письмо к Вам, – только что мне принесли статью одного ортодоксального еврейского ученого, на днях вышедшую в свет на древнееврейском языке. Он подробно рассматривает еврейский вопрос с точки зрения Талмуда и приходит к тем же выводам, что и француз-христианин в статье «Новый восточный вопрос», выводам, под каждым словом которых я готов подписаться.

Хочу изложить Вам в общих чертах в переводе на немецкий содержание этой работы, а также содержание статьи француза [74]. Автор первой статьи заключает ее словами:

«Если даже еще не настало время милосердия – время подумать о средствах, с помощью которых мы сможем воздвигнуть Алтарь Господу на горе Сион, если даже далеко до получения разрешения на это от турецкого султана, то следующее предложение, мне кажется, отвечает нашему времени, когда с Божьей помощью обрели политическое влияние или масть благодаря своему золоту такие уважаемые люди, как Монтефиоре, Альберт Кон, Ротшильд и Фульд [75] – истинные князья иудейские, которых не было со времени гибели Иудейского царства. Да хранит их Господь! Да создадут они общество для колонизации страны, «Хеврат Эрец ношавет»! Да объединятся с ними почтенные и состоятельные израильтяне во всех частях света, евреи, любящие священную страну. Деятельность их могла бы заключаться в следующем:

а) Собирать денежные пожертвования для приобретения безлюдных городов, полей и виноградников с тем, чтобы превратить пустыню в Ливан, груду развалин в плодоносную ниву и чтобы незаселенная пустынная страна расцвела вновь, как лилия, и приносила бы плоды как поле, что благословил Господь. Горы, долы, селения и безлюдные города мало-помалу перейдут во владение общества, которое смогло бы выпускать акции, и эти акции, конечно, не сразу, но по истечении некоторого времени несомненно бы окупились.

б) Многие евреи из России, Польши и Германии должны получать помощь от общества, к коему они присоединятся, и под руководством этого общества будут учиться полеводству (если ранее они им не занимались), получать в свое распоряжение участки земли, вначале безвозмездно, пока не окажутся в состоянии, после того как земля с помощью капитала общества будет возделана, трудиться на ней в качестве арендаторов.

в) Наши соплеменники, прошедшие военную подготовку, должны взять на себя обязанность отражать разбойничьи набеги бедуинов, выполнять полицейские функции, с тем чтобы обеспечить соблюдение законов и порядок в стране.

г) Необходимо основать сельскохозяйственную школу для подготовки еврейских мальчиков и юношей к работе в сельском хозяйстве в условиях Палестины. Эта школа, в которой могли бы преподаваться и другие науки и искусства, не противоречащие возвышенной цели нашей религии, могла бы существовать в Палестине или за границей, но при всех обстоятельствах в такой стране, которая (как, например, Франция) производит вино и оливковое масло, плоды священной страны, чтобы учащиеся могли получить практическую подготовку, необходимую для выращивания культур, распространенных в Палестине.

Бог не оставит нас своей милостью, и мы, даже если начнем с малого, шаг за шагом будем приобретать все больше земли в священной стране, как предсказал пророк. Мы же, со своей стороны, должны положить начало, доказательства чему я привел из Талмуда и Мидраша».

Вот что пишет рабби Калишер из Торна.

Разве я был неправ, когда с похвалой отозвался о здравом, практическом уме нашего народа и высказал уверенность, что верующие евреи протянут руку просвещенным евреям на общей почве еврейского национализма?

С другой стороны, сообщают, что в декабре прошлого года в Австралии состоялся большой митинг, на котором видные еврейские и христианские деятели приняли точно такие решения, какие были предложены нашим французом и еврейским ученым, чьи мысли я Вам вкратце пересказал, и вынесены на рассмотрение некоего большого собрания, утвердившего эти предложения [76].

Следовательно, не только евреи самых разных стран и ступеней культуры, но и представители различных христианских церквей и культурных народов объединились в этом стремлении восстановить наш народ в его наследственных правах; и самое примечательное, что все они едва ли не слово в слово предлагают одни и те же средства, необходимые, по их мнению, для достижения этой цели. – Если бы мне потребовалось найти еще какое-либо подтверждение правоты моих взглядов, созревших в результате многолетних изысканий и жизненных впечатлений, то я нашел бы это подтверждение в совпадении мнений столь многих людей и народов, которые, не будучи знакомы друг с другом и исходя из разных предпосылок, приходят к одним и тем же выводам. Я уже вижу, как общество, обосновать которое предложил некий благочестивый еврейский патриот, становится реальностью и как еврейские рабочие приступают к колонизации священной страны под защитой западных культурных народов. С повышением благосостояния, достигнутого трудом и под защитой закона, в стране отцов, в Германии и других странах Европы возникнут еврейские университеты под руководством способных ученых, и образование, которое получат студенты, как это происходило до сих пор, не должно будет вступать в конфликт с исконным еврейским национальным культом.

Верные стражи священной могилы нашей национальности, вопреки своей бедности, решительно отвергают пожертвования, которые поставят под угрозу древний еврейский культ, и наши западные филантропы не перестают жаловаться на то, что «с этими людьми ничего не предпримешь». Впрочем, отсутствие всякого плана в ваших предложениях и ваши нереальные проекты ни к чему не приведут, они могут повсюду вызвать только несчастье и раздор. Но не вините тех, кто предпочитает умереть в нищете на священной земле, чем отказаться от своего культа, существующего с незапамятных времен, вините скорее свое незнание потребностей еврейства и времени, если на Востоке, как и на Западе, вы не можете достигнуть существенного результата. – Застывший ледяной покров ортодоксии растает, если искра еврейского патриотизма, тлеющая под ним, будет раздута в великий пожар, под действием которого наступит весна. Тогда наш народ отпразднует свое воскрешение. – Напротив, западное еврейство в гораздо большей степени сковано затвердевшими догмами, образовавшимися из остатков первых жизненных проявлений современного духа, этим известковым панцирем отмерших идей рационалистического просвещения, панцирем, который не в силах растопить пламень еврейского патриотизма; его можно пробить лишь посредством давления извне, под тяжестью которого всему, что не имеет будущего, придется испустить дух. – В противоположность ортодоксии, которая не может быть разрушена внешней силой – иначе окажется под угрозой эмбрион еврейского национализма, дремлющий под ней, – твердый панцирь, окружающий еще сердца наших современных образованных евреев, может раздробить лишь сильный удар извне, невероятно, уже в недалеком будущем обстановка в мире позволит нанести этот удар. – Старый остов европейского общества, уже неоднократно поврежденный бурями революции и неизменно восстанавливавшийся, трещит по всем швам. – Он не в состоянии выдержать новой бури. Те, кто стоит между революцией и реакцией, чье предназначение заключается в том, чтобы взрастить современное общество, а после того как оно окрепнет, быть поглощенными им, как самка скорпиона своими детенышами, те повитухи прогресса, которые учат здравомыслию, умеренности и экономии самого Творца, дабы Он не поступал опрометчиво в своих творениях, – те носители культуры, те спасители общества и директора сберегательных касс, спекулянты в политике, в религии, в философии и в промышленности, не переживут последней бури. Вместе с остальными повитухами и мамками прогресса и наши еврейские реформаторы окончат свое эфемерное существование. – Напротив, за последней катастрофой, приближение которой возвещается бесспорными знамениями времени, еврейский народ вместе с другими историческими народами вновь сможет воспользоваться своими правами.

«Вспомни дни древние, –

помысли о летах прежних родов;

спроси отца твоего, и он возвестит тебе,

старцев твоих, и они скажут тебе.

Когда Всевышний давал уделы народам

и расселял сынов человеческих,

тогда поставил пределы народов

по числу сынов Израилевых».

(Второзаконие 32:7-8)

Как после конечной катастрофы органической жизни, когда народились на свет исторические расы и одновременно разделились они на племена, и расам было указано их место и их роль, так после конечной катастрофы социальной жизни, когда дух народов обретет зрелость, наш народ вновь вместе с другими народами земли займет свое место в мировой истории.

ЭПИЛОГ

זכר ימות עולם [77]

1. Эллины и израильтяне

Духовные воззрения человека, независимо от того, к какой религиозной или племенной общности он принадлежит, развиваются вместе с жизненным опытом, который он приобретает, живя в окружающей его социальной среде. Однако эти воззрения, как и вся социальная жизнь, уходят своими корнями, семейными и расовыми, в органическую жизнь, с которой они находятся в такой же тесной и нерасторжимой связи, как органическая жизнь, в свою очередь, с жизнью космической.

Абсолютного разграничения, непроницаемой перегородки или непреодолимой пропасти между этими тремя сферами нет, как их нет между духовной и материальной жизнью, ибо одна коренится в другой. Однако эти три сферы жизни образуют резко очерченные ступени развития или три эпохи развития в рамках единой и неделимой, вечно юной и вместе с тем древней всеобщей жизни, и, как в каждой отдельной жизненной сфере, так и во всеобщей жизни предпосылкой перехода к более высокой ступени неизменно является отмирание более низкой ступени. Поэтому сфера космической жизни при сопоставлении ее с более высокой ступенью органической сферы представляется чем-то подчиненным и неодушевленным, в особенности на рубеже этих сфер, где осуществляется переход жизни космических тел в жизнь организмов. Здесь, на уже затвердевшей поверхности космического тела, где мы наблюдаем лишь отдельные и обособленные его части, мы видим лишь мертвые следы космической жизненной сферы, из которых развивается новая, высшая, органическая жизнь. Но наблюдая жизнь космических тел там, где они возникают и развиваются в мировом пространстве, мы не можем не заметить у этой жизни атрибутов божественности. Эти атрибуты удачно определены в нашей письменности как «סוף מעשה במחשבה תחילה», то есть «всякому делу предшествует мысль». Примечательные явления замечены в наше время, как еще в XVII столетии, на кометах, – деление Кометы Биэлы, перемены на той или другой двойной комете, например, на комете Лейаса, сгущение космических туманностей в Пернамбуку, их спиралевидные изгибы и конечное сочетание в звездные и планетарные системы, – эти и многие другие аналогичные явления, которые мы можем наблюдать в телескоп, суть жизненные процессы, столь же слабо поддающиеся объяснению с помощью поверхностно и односторонне понятой механической теории всемирного тяготения, как и процесс деления эмбриона или передачи наследственных признаков инфузорий или взаимодействие органов в живом организме, отличающемся от – также живого – космического организма лишь большей сложностью. Точно так же гуманитарная социальная область стоит неизмеримо выше, чем органическая, однако она столь же мало отличается от второй, органической, как органическая отличается от космической сферы, если рассматривать вопрос в абсолютных категориях. В смежной области, в которой осуществляется переход от органической жизни к жизни социальной, самобытная органическая раса, при сопоставлении ее с более высокоразвитой человеческой жизнью кажется недуховной. Однако эта раса – такой же корень социальной сферы жизни, как космическое тело – корень органической жизни.

Социальная жизнь – прежде всего продукт определенных человеческих рас, искони различных племен, создававших свои жизненные учреждения сообразно определенному типу. В ходе исторического развития возникали конфликты, обусловленные тем, что исконные жизненные институты вступали в типическое противоречие с соответствующими им примитивными жизненными воззрениями. Лишь в результате столкновения с ними высеклись искры духа, которые становились световыми зародышами более высоких ступеней гармоничных форм жизни.

Единство рода человеческого создается благодаря этой исторической работе, оно не дано от природы, оно не есть непосредственный продукт органической жизни, но конечное производное процесса социального исторического развития. Предпосылкой этого единства служит многообразие первичных племен, их борьба, целью – их гармоничное взаимодействие.

Воспринимаемое таким образом единство человеческого рода предполагает наличие плана в истории человечества. То, что столь разнообразные феномены социальной жизни заведомо предназначены для того, чтобы в конце концов столь же гармонично взаимодействовать, как не менее разнообразные феномены органической и космической сфер, что этот единый, божественный план в истории находится ныне в последней стадии исторического развития – это совершенно очевидно. В древности, однако, когда народы еще были погружены в ночь естественной жизни, имелось лишь одно племя, которое благодаря своему самобытному гению познало или, по крайней мере, предчувствовало существование божественного плана в истории человечества, – как он существует в космической и органической сферах и которое выразило этот план в книге, почитаемой ныне всем цивилизованным человечеством как святое откровение.

Если мы воспримем умом, свободным от предрассудков, план истории, как он раскрывается нам в священных книгах израильтян, то обнаружим в нем не только единство человеческого рода, но и единство всех явлений космической, органической и социальной жизненных сфер. Священные книги нашего народа предполагают единство Бога вопреки многообразию мира, единство человеческого рода вопреки многообразию человеческих рас, именно потому, что план истории мира провиделся духу еврейского народа еще на заре его истории.

Все письменные источники евреев надо постигать, исходя лишь из этой генетической точки зрения еврейского народа. Иудейство – историческая религия, это культ истории, в противоположность языческому культу природы.

Стоящее особняком откровение еврейского духа на заре развития исторического человечества было бы совершенно необъяснимым и показалось бы сверхъестественным, если бы тогда не существовало различных племен со своеобразными типическими духовными склонностями, которые с самого начала не создали бы совершенно различных воззрений. То же чудо духовного многообразия мы наблюдаем в факте существования различных языков у первобытных народов. Как верно заметил Эрнест Ренан, хотя он и не имел ни малейшего представления о значении первичной еврейской исторической религии, первобытные религии и первобытные языки суть продукты расового творчества. Следовательно, история подтверждает то, что нам уже известно из другого источника, из антропологий, а именно, что с самого начала истории имелись различные расовые и племенные типы.

Если бы эти расы и племена, продолжающие существовать и поныне, не отличались бы друг от друга с момента своего появления, то там, где они, как, например, в западной Азии, в северной Африке и в Европе в течение столетий живут бок о бок друг с другом и смешиваются – как в результате скрещиваний, так и под воздействием климата, – они должны были бы измениться настолько, что в них невозможно было бы обнаружить даже следа их предков. Однако, все человеческие расы и типы народов, известные нам с незапамятных времен по историческим памятникам и поныне обитающие на своей прародине или за ее пределами, сохраняют и воспроизводят свой этнический тип, вопреки всем климатическим и культурным влияниям, и знаток может распознать их с первого взгляда по физиологическим или психологическим приметам. На древнейших египетских памятниках запечатлены негры, наряду с индогерманцами и семитами, то есть расы, которые либо с древнейших времен жили бок о бок в одной и той же стране, либо жили в рассеянии в различных странах и различных климатических условиях, сохраняя в обоих случаях неизменным свой первоначальный тип.

Языки народов, создавших нашу цивилизацию, принадлежат по крайней мере, двум первичным племенам: индогерманцам и семитам. Древняя культура первых достигла своей кульминации в Греции, а культура семитов в Иудее. В обеих этих странах типичная противоположность между индогерманской и семитской расами была выражена наиболее резко: в корне различное миропонимание мы можем проследить в классических творениях эллинов и израильтян. Эти классические творения свидетельствуют о том, что одни исходили из многообразия, другие из единства жизни, что эллины воспринимали мир как вечное бытие, израильтяне как вечное становление. Там дух стремится проникнуть в пространственный хаос, здесь же – установить последовательность по времени. И греческом духе нашло свое выражение совершенное творчество, в еврейском – незримая работа становления, творческий принцип, который начал проявляться в социальной жизни только тогда, когда в жизни природы он уже достиг своего субботнего завершения. Классические представители субботы природы уже давно перестали существовать как народ, и Бог истории и становления рассеял свой народ, который возвещает наступление субботы истории среди других народов. Но оба первоначальные типа духа, носителями которых уже не являются классические народы, все еще представлены классическими индивидуумами, встречающимися сегодня среди всех современных культурных народов. Два титана нашей литературы, Гете и Шиллер, – это германские представители гения греков и евреев, субботы природы и субботы истории, и, если Гейне делил всех людей на эллинов и назареев, то он, не сознавая того, обозначал два типичных духовных направления – культ природы и культ истории. В лице Гейне и Берне современные евреи, равно как современные индогерманские народы, представили оба типа культурной жизни.

После того как окончательно обозначилась противоположность этих двух духовных направлений в лице двух всемирно-исторических народов, примирение их стало задачей всей истории цивилизации.

После первой не доведенной до конца попытки со стороны христианства примирить два эти начала, ее предпринял ислам, оспоривший у христианства право на господство в Азии и Африке и даже в одной части Европы – в Испании. Как в результате встречи эллинской и еврейской культуры в древнем еврейском отечестве начался первый, так в результате столкновения арабской, еврейской и европейской культуры в Испании, на этой второй родине евреев, возник последний процесс примирения между этими двумя всемирно-историческими направлениями. Но духовная искра, насеченная в результате их столкновения и послужившая зародышем более высокой стадии гармоничного направления, в котором природные расовые противоречия всемирно-исторических народов должны в конце концов быть устранены, этот социальный зародыш света, это новое Откровение, всегда исходили от еврейского гения.

Когда языческий Рим разгромил эллинскую и еврейскую культуру, из ее руин на исходе древней истории выросло новое мировоззрение, росток которого, как известно, таился в еврейском гении. И когда христианский Рим нанес смертельный удар культуре в Испании, на руинах этой культуры в конце средневековья родилось современное мировоззрение, – и возникло оно снова в голове еврея: Спиноза принадлежал к потомкам испанских евреев, эмигрировавших в Голландию, спасаясь от ищеек «Святой Эрмандады».

2. Иисус и Спиноза

После того как иудаизм примирился с наукой, он может сполна воздать по заслугам христианству, безоговорочно признать его всемирно-историческое значение, не впадая в пошлый космополитизм нивелирующих тенденций еврейской реформы и не отрицая своеобразия еврейской религии. Еврейский историк ныне не нуждается в том, чтобы с фанатизмом или безразличием относиться к религии, явившейся продуктом и, следовательно, существенной составной частью самой еврейской истории. Историк Грец в третьем (собственно в первом) томе своей «Истории евреев», второе издание которой на днях выходит в свет, решил проблему, как можно быть евреем, благочестивым, патриотически настроенным евреем, и вместе с тем объективным судьей того грандиозного явления, которое на протяжении восемнадцати веков было для еврейского народа лишь источником преследований и притеснений.

Некоторые отрывки из труда Греца могут послужить свидетельством того, какую свободу духа и глубину чувства обнаруживает этот еврейский историк, не принадлежащий к партии реформы, в своей оценке христианства и его основоположника.

«В то время как Иудея трепетала, – пишет наш историк [78], – опасаясь, что наместник Понтий Пилат совершит какой-либо новый акт насилия, следствием чего явится новое вооруженное восстание и новые страдания, произошло некое необычное событие, показавшееся вначале столь незначительным, что оно не привлекло к себе внимания. Однако эта необычность и благоприятные внешние обстоятельства при его возникновении мало-помалу придали ему огромный масштаб и наделили его столь невероятным значением, что оно открыло новые пути в мировой истории... Израиль должен был приняться всерьез за выполнение своей миссии: стать учителем народов.

Новое явление, возникшее в период наместничества Пилата, должно было привести к более широкому и более органическому приобщению языческого мира к еврейскому вероучению. Но это явление, впитав чужеродные элементы и став чуждым иудаизму, превратилось вскоре в нечто резко противоположное учению, из которого возникло. Еврейская религия, породившая его, не могла питать к христианству материнских чувств, потому что новорожденный вскоре отрекся от своего происхождения и избрал путь, которым родительница не могла за ним следовать. Если иудаизм не хотел утратить своего самобытного характера и изменить своим исконным принципам, он должен был оставаться непримиримым противником своего собственного детища. Поэтому младенец, сбереженный ради великих дел, чье рождение прошло гладко и безболезненно, впоследствии причинил иудаизму такие страшные боли и мучения, что тот в продолжение длительного времени чах и едва не лишился жизни. Это новое явление, это старое учение в новом облачении или, вернее, это ессейство, соединившееся с чужеродными элементами, и есть христианство, возникновение и начальное развитие которого всецело относится к еврейской истории той эпохи».

О самом Иисусе Грец пишет следующее:

«В силу своего галилейского происхождения Иисус не мог достигнуть столь высокого уровня знания Закона, который благодаря усилиям Шаммая [79] и Гиллеля [80] стал нормой для жителей Иудеи. Скудость его знаний и неряшливость речи, засоренной арамейскими словами, ограничивали поле его деятельности Галилеей. Но то, чего ему недоставало в теории, восполняло чувство. Ему несомненно в высокой степени были свойственны душевное благородство, нравственная чистота и святость жизни. Это ощущается во всех его изречениях, достоверность которых не вызывает сомнения, и даже в поучениях, которые дошли до нас в пересказе его учеников, не преминувших исказить их. Незлобивость и смирение роднят Иисуса с Гиллелем, в котором он, очевидно, вообще видел образец для подражания, и золотое правило Гиллеля – «Не делай своему ближнему того, что тебе самому ненавистно» – он избрал в качестве отправного пункта для своего кодекса морали. Подобно Гиллелю, Иисус считал миротворчество и всепрощение высшей добродетелью. Все его существо было проникнуто высшей религиозностью, которая побуждает посвящать Богу не только час молитвы, день покаяния и время, когда человек в душе своей общается с Богом, но соотносить с Ним каждый шаг в жизни, каждое движение души, все подчинять Ему, и с ребяческой преданностью вверять себя Его воле. Все его существо было проникнуто такой любовью к ближнему, какой иудаизм учит любить даже врага, рассматривая его также как своего ближнего. Разумеется, с уст его никогда не срывалось проклятия врагам, и его почитатели, склонные к преувеличению, были к нему несправедливы, когда приписывали ему проклятия или вкладывали в его уста жестокие речи, якобы обращенные им к своей собственной матери. Быть может, он достиг идеала в добродетелях страдания, идеала, который неотъемлем от иудаизма, даже от его фарисейского течения. «Причисли себя к утесненным, а не утеснителям, сноси безропотно хулу и не ответствуй на нее, верши все дела из любви к Богу и радуйся страданиям» [81].

В силу духовного склада Иисуса, совершенно несовместимого с насилием, мирскими устремлениями и партийными распрями, его влекло к ессеям, которые вели созерцательную жизнь и бежали мира с его суетой. Поэтому, когда Иоанн Креститель, или, вернее, ессей, пригласил его креститься в Иордане, искупить свои грехи и приблизить час Царства Небесного, Иисус отправился к нему и крестился. Легенда приукрасила это событие: при совершении этого действа разверзлось небо и на него снизошел святой дух в образе голубя и возвестил ему его назначение. Хотя и невозможно определить точно, состоял ли Иисус формально в секте ессеев, многое в его жизни и деяниях становится ясным лишь в том случае, если исходить из предположения, что он усвоил догматы учения ессеев. Подобно ессеям, Иисус придавал большое значение готовности принять на себя добровольно бремя бедности и отвергнуть богатство, Мамону. Иисус не только относился с одобрением к принципу коллективного владения имуществом, характерному для жизненного уклада ессеев, но и считал обязательным претворение этого принципа в жизнь. Поэтому его непосредственные ученики имели общую кассу и коллективно владели имуществом. Подобно ессеям, он был решительным противником клятв. «Прежде же всего, братия мои, не клянитесь ни небом, ни землею, и никакою другою клятвою; но да будет у вас «да, да» и «нет, нет», дабы вам не подпасть осуждению» (Послание Иакова 5:12). Едва ли стоит здесь упоминать о том, что чудесные исцеления, приписываемые ему, в частности изгнание бесов из одержимых посредством заговора, широко практиковались среди ессеев и почитались занятием, в котором ессеи были знатоками. То, что Иисус мог заклинать бесов, не считалось большим чудом: подчеркивалось только то, что он не уступал в своем умении другим, следовательно, не отставал от заклинателей-ессеев. – Исходя из характера окружения Иисуса, можно также прийти к выводу, что он, как и его окружение, преклонялся перед ессеями. О его брате Иакове рассказывали совершенно определенно, что тот вел жизнь ессея, не пил вина, не ел мяса, никогда не стриг волос, не употреблял оливкового масла, всегда был одет в холстину. Но, очевидно, Иисус усвоил лишь главные принципы ессейства: пристрастие к бедности, презрение к богатству и собственности, коллективное владение имуществом, безбрачие, отказ от клятв и способность исцелять одержимых бесами, лунатиков и подобных больных, тогда как таких несущественных правил, как строгое соблюдение левитской чистоты, частые купания, ношение фартука, он не придерживался. Даже обряду крещения он не придавал большого значения, ибо нигде не сообщается, что он выполнял этот обряд или наказывал выполнять его.

Когда Иоанн как государственный преступник был брошен правителем из идумеян Иродом Антиппой н Махэрусскую крепость, Иисус просто решил продолжить дело своего учителя. Вслед за Иоанном возвестил он: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (От Матфея 4:12, 17; параллельное место От Марка 1:15),– возможно даже не думая, что в этом Царстве Небесном, то есть в грядущую мессианскую эпоху именно ему отводится главная роль. Между тем Иисус, очевидно, понял, что, если он не хочет, чтобы его призыв, подобно призыву Иоанна Крестителя, остался гласом вопиющего в пустыне, но имел должное воздействие, он должен обратиться с ним не к еврейскому народу в целом, а к определенному классу, дабы найти в нем отклик. Еврейское среднее сословие, состоящее из жителей малых или крупных городов, в большинстве своем было настолько проникнуто страхом Божьим, нравственностью и благочестием, что требование покаяться и перестать грешить не могло распространяться на него. То, что некий юноша, занятый поисками вечной жизни, возразил Иисусу, посоветовавшему ему соблюдать заповеди, то есть не убивать, не прелюбодействовать, не красть, не лжесвидетельствовать, почитать отца и мать и любить ближнего своего, как самого себя, – «Все это сохранил я от юности моей» – (От Матфея 19:16–20) , – является изречением, характеризующим моральные нормы всего еврейского среднего сословия того времени. Изображение позднейшими авторами развращенности еврейского народа и ханжества фарисеев во времена Иисуса – чистая выдумка, не отвечающая исторической правде. Ученики Шаммая и Гиллеля, современники зелота Иуды, непримиримые враги иродиан и римлян, не были людьми больной морали и, во всяком случае, не нуждались во врачевателе. Иисус не без причины не помышлял о том, чтобы исправить их. Но он не брал на себя также роль исправителя богатых и знатных, приспешников римлян или иродиан. Они превратили бы необразованного моралиста и проповедника в посмешище, если бы он вздумал укорять их в высокомерии, продажности и беспринципности. Поэтому Иисус захотел обратиться только к тем, к кому еврейское общество относилось как к отщепенцам и опороченным. В Иудее жили люди, не имевшие представления о спасительных истинах иудаизма, о его Законе, его древней блестящей истории и его будущем. Это были нарушители Закона (аварьяним), или, называя их языком того периода, грешники (άμαρταλοί), которые за проступки против религии изгонялись из общины и не искали, либо не в состоянии были найти, пути назад. В Иудее были также мытари и сборщики податей, которых как защитников римских интересов патриоты сторонились. Они не соблюдали Закона и жили не заботясь ни о прошлом, ни о будущем. Встречались там и невежественные бедные ремесленники и слуги (ам ха-арец), которым редко выпадал случай побывать в столице, увидеть Храм в его возвышающем великолепии или услышать проповеди, смысл которых, впрочем, все равно не дошел бы до них. Не ради них Бог сошел в пламени на гору Синай, не их предостерегали пророки, ибо законоучители, занятые в большей степени разработкой традиций, чем разъяснением учения, не растолковали им смысл Закона и предостережений пророков.

К этим народным массам хотел воззвать Иисус, дабы вырвать их из состояния тупого безразличия к Богу и невежества, из грязи их греховности, отчуждения от Бога и Его Закона. Он чувствует себя призванным спасти «погибших овец дома Израилева». Как он откровенно объясняет, не здоровые (он подразумевает знающих и старающихся узнать Закон) имеют нужду во враче, но больные. «Так нет воли Отца вашего небесного, чтобы погиб один из малых сих». (От Матфея 9:12; 15:24; 18:11-14; 21:31 и параллельные места). Это несомненно благородное, высокое призвание!

Иисус умел поднять этих грешников и мытарей, эти заброшенные и безнравственные существа, до себя словом и личным примером, заполнить их душу любовью к Богу, «чтобы они стали достойными сынами Отца Небесного», облагородить их сердца внутренним теплом и святостью, осуществить перемену в их жизни, открыв перед ними перспективу войти в Царство Небесное. Это было величайшее чудо, сотворенное им. Он возвращал слух глухим, делал слепых зрячими, излечивал больных, пробуждал мертвых к жизни. Предание, превратившее эти его чудеса нравственного обновления в осязаемые, думало возвеличить его, а в действительности только принизило. Ваятель человеков стоит много выше, чем чудотворец. Прежде всего, Иисус наставлял своих учеников и учениц в ессейских добродетелях самопожертвования, смирения, бескорыстия, кротости и миротворчества. Он наказывал им быть непорочными, как дети, и призвал их народиться вновь, дабы они могли вступить в мессианское царство, которое было, по его словам, уже близко. Заповедь любви к ближнему и непротивления злу насилием он поднял на уровень полного самозабвения: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (От Матфея 5:40). Бедняки, учил он, не должны заботиться ни для души своей, что им есть, и что пить, ни для тела своего, во что им одеться. Он советовал им брать пример с птиц небесных, которые без труда добывают себе пропитание, и с полевых лилий, которые одеты в роскошный наряд. Богачей учил он, как надо творить милостыню: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (От Матфея 6:3). Он увещевал лицемеров молиться в небольшой комнате и установил краткую формулу молитвы («Отче наш»), которая, возможно, была распространена среди ессеев.

Иисус не расшатал устоев современного ему иудаизма, ему даже не могло прийти на ум стать реформатором еврейского вероучения и вообще внести нечто новое в иудаизм, он стремился только к тому, чтобы наставить грешников в Божественном Учении, в небесной благодати и в святости жизни и сделать их достойными мессианской эпохи. Он настойчиво подчеркивал идею единства Бога и не допускал ни малейшего изменения в форме понимания Бога в иудаизме. Когда однажды книжник спросил его, какие заповеди иудаизма следует отнести к первейшим, он отвечал: «Слушай, Израиль. Господь Бог наш есть Господь единый» и «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Он добавил: «Иной большей сих заповедей нет». Когда же кто-то обратился к нему со словами «Учитель благий!» – он решительно отклонил такое обращение, заметив при этом: «Что ты называешь меня благим? Никто не благ, как только один Бог». Его приверженцы, сохранившие верность иудаизму, донесли до нас его речение: «Не думайте, что Я пришел нарушить Закон или пророков; не нарушать пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из Закона, пока не исполнится все» [82]. (От Матфея 5:17—19). Должно быть, он свято соблюдал субботу, ибо его ученики, верные иудаизму, строго соблюдали субботнее торжество, чего они не стали бы делать, если бы их учитель не придавал этому значения. Только против строгостей, введенных Шаммаем, по мнению которого в субботу запрещалось заниматься исцелением больных, Иисус возражал. Он утверждал, что Закон позволяет делать добро и в субботу. Иисус ничего не мог возразить против существовавшего культа жертвоприношения, он только требовал в соответствии с учением фарисеев, чтобы примирение человека со своим ближним предшествовало примирению человека с Богом [83]. Даже посты Иисус не отвергал безоговорочно, он хотел только знать, что они будут совершаться без обмана и показного благочестия. Он настолько тесно был связан с иудаизмом, что отличался такой же ограниченностью, как его еврейские современники, проявляя открытую неприязнь к язычеству, с которым тогда отождествляли угнетателей римлян и их еще более отвратительных прихвостней, восточных греков и сирийцев. Он не хотел иметь ничего общего с язычниками: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (От Матфея 7:6). Когда женщина хананеянка обратилась к нему с просьбой излечить ее одержимую нечистым духом дочь, он отвечал с суровостью: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева». Ученикам своим, которые просили помочь ей, он ответил: «Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (От Матфея 15: 24, 26). «На путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите» (От Матфея 10:5). Оставаясь таким образом в узких рамках иудаизма, Иисус не намеревался дать миру новое откровение или основать новый завет, но лишь заронить семена существовавших религиозных и нравственных идей в сердца, до той поры невозделанные [84]. Нет чистого бессмертия души, то есть продолжения жизни души после отмирания бренной оболочки в ее небесной благодати, учил Иисус. Есть лишь «воскрешение плоти» (От Матфея 22:23-32) в назначенный час, как этому учили другие еврейские законоучители той эпохи. Воскрешение праведных и благочестивых произойдет здесь на земле, что поведет к учреждению нового порядка вещей, рождению грядущего мира (олам ха-ба); этот грядущий мир он, подобно фарисеям и ессеям, представлял себе в связи с мессианским временем, с наступлением Царства Небесного. Для нераскаявшихся грешников он также предусматривал геенну огненную (гехинном; От Матфея 5:22). Его главная заслуга состоит в том – и ее не следует умалять, – что он придал большую душевность предписаниям иудаизма, понимал их сердцем и душой, настойчиво подчеркивал, что евреи должны относиться к своему Богу как дети к отцу, провозгласил идею братства между людьми, стремился поставить законы морали превыше всего и, наконец, сделал это учение о внутренней близости к Богу и о святости доступным для созданий, утративших нравственность.

Цель, средоточие всех своих помыслов, тайну, замкнутую в своей груди, Иисус открыл однажды в кругу своих ближайших учеников. Он повел их в далекий край, лежащий у подножья горы Хермон, к Кейсарии Филипповой, к месту, где Иордан рвется на волю из расселин громадных скал. В этой жуткой стороне он пожелал раскрыть им свои самые сокровенные мысли. Но он устроил это таким образом, что его ученики в каком-то смысле выманили у него признание в том, что он сам и есть ожидаемый Мессия. Он спросил их, за кого почитают его люди. Одни отвечали, что он Илия, непосредственный предтеча Мессии, другие, что он пророк, явление которого было обещано Моисеем. Затем Иисус спросил их: «А вы за кого почитаете меня?» Симон же Петр промолвил: «Ты – Христос, Сын Бога Живого». Иисус похвалил Петра за прозорливость, но запретил своим ученикам, пришедшим к этому выводу, вообще до поры до времени затрагивать эту тему (От Матфея 16:13-20) [85].Это был окутанный завесой таинственности час рождения христианства. Когда несколько дней спустя вернейшие ученики Иисуса, Симон Петр и Иаков Заведеев и брат его Иоанн, робко заметили ему, что приходу Мессии должен был предшествовать приход Илии, то Иисус указал на то, что Илия уже являлся в образе Иоанна Крестителя и что люди не узнали его» (От Матфея 17:10 и далее). Не лелеял ли Иисус в глубине души этой мысли с самого начала своего явления? Или она пришла ему на ум только после достигнутых им успехов по привлечению адептов, когда возможность претворения ее в жизнь казалась уже не столь несбыточной? Это загадка, которую никогда не удастся разгадать. Хотя Иисус впервые признался здесь в кругу учеников в том, что он Мессия и должен почитаться таковым, однако сам себя он никогда не называл Мессией, употребляя для этого другие названия, которые бесспорно были распространены среди ессеев. Он называл себя Сыном человеческим (Бар наш) (От Матфея 17:9), намекая на пророчество Даниила (7:13): «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему» [86]. Этот стих, вопреки дословному смыслу, в то время трактовался как предсказание пришествия Мессии. Еще одно определение употреблял Иисус для обозначения своей мессианской избранности, а именно роковое для него слово «Сын Божий», очевидно, также содержавшее намек на стих из псалма (2:7): «Возвещу определение: Господь сказал мне: «Ты Сын Мой; Я ныне родил тебя». По-видимому и среди евреев это определение понималось как возвещение прихода Мессии (Сукка 52а). Хотел ли Иисус, чтобы это выражение воспринимали лишь как образ для обозначения Мессии или буквально? Нам известно, что он никогда более подробно не объяснялся по поводу этого выражения, даже впоследствии не уточнял его, когда оно послужило причиной его допроса и вынесения ему смертного приговора. Его приверженцы не сумели прийти к единому мнению, и в результате различного понимания смысла этого определения раскололись на две партии.

Иисус употреблял и другие, но совершенно невинные определения для обозначения своей мессианской избранности, как например, «хлеб, сошедший с небес» (манна), «хлеб жизни» (От Иоанна 6:35,41). Эти определения также, несомненно, были весьма распространены среди ессеев. Своих последователей он называл «солью земли» (От Матфея 5:13). В Евангелии нет даже намека на то, каким образом Иисус намеревался способствовать тому, чтобы мессианские ожидания сбылись. Бесспорно, все его помыслы были сосредоточены на одном Израиле, которому он обещал принести освобождение от бремени грехов и от тяжкого римского ига (От Луки 24:21). О языческом мире Иисус в качестве Мессии пекся столь же мало, как и в те времена, когда был учеником Иоанна. Разумеется, он представлял себе дело искупления Израиля таким образом, что, если бы еврейская нация посредством преданной любви к Богу и людям, посредством самопожертвования и посредством возложения на себя бремени добровольной бедности под его руководством поднялась бы к более высокой жизни, то Бог, который ожидал взаимности от своих чад, сотворил бы из любви к Своему пароду такие чудеса, как освобождение от чужеземного владычества, возвращение рассеянных, сообщение Израилю прежнего блеска времен Давида, – прекрасная мечта, которая не сбылась даже восемнадцать веков спустя.

Когда Иисус открылся своим ученикам в том, что он Мессия, он посоветовал им, как уже упоминалось, держать это признание в тайне. Объясняется ли это страхом, что Ирод Антипа, правивший провинцией, в которой жил Иисус, уготовит ему судьбу Крестителя, или он хотел собрать вокруг себя больше сторонников и адептов, чтобы более внушительно выступить как Мессия. Истинная причина осталась невыясненной. Своих учеников он утешал тем, что еще не настало время, хотя оно и настанет, когда то, что говорит он им «в темноте», они будут говорить «при свете», и что «услышат на ухо», то будут проповедовать «на кровлях». Случилось, однако, противное тому, чего ожидали Иисус и его ученики. Как только распространился слух – вероятно проговорились ученики, – что Иисус из Назарета не только подготовляет пришествие Царства Небесного, но и сам является долгожданным Мессией, как общественное мнение обратилось против него. От Иисуса ожидали знака и доказательств того, что он Мессия, но он не мог представить этих доказательств и уклонялся от ответов. Многие его приверженцы усомнились в его мессианстве и отошли от него, не пожелав «следовать его путем». Если он не хотел скомпрометировать себя в их глазах, то должен был предпринять нечто, чтобы увенчать успехом свое дело или погибнуть, осуществляя свой замысел. Сначала они ожидали от него, что он выступит как Мессия в столице страны перед всем народом, когда тот соберется на пасхальное празднество в Храме. Утверждали, что даже его родные братья упрашивали его отправиться в Иудею: «Чтоб и ученики Твои видели дела, которые Ты делаешь, ибо никто не делает чего-либо втайне, и ищет сам быть известным; если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру». Поэтому Иисус должен был наконец решиться вступить на опасный путь. Как долго проповедовал он в Галилее, неизвестно; в основных источниках содержится указание на то, что его деятельность в целом продолжалась лишь один год: бесспорное доказательство того, что источники были весьма далеки от действительных фактов. Согласно позднейшим источникам, он проповедовал в Галилее три года (Ириней против ересей 11:38-39) «Иисус столь мало помышлял тогда о том, чтобы вступить в конфликт с официальным иудаизмом, что, следуя обычаю паломников, избегал Самарии, считавшейся нечистой, и пришел в пределы Иудейские за Иорданскою стороною (От Матфея 19:1; От Марка 10:1) [87]. Стремясь избежать недоразумения и показать, что он вовсе не хочет отменить Закон, он ответил некоему фарисею, желавшему присоединиться к нему и спрашивающему об условиях: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим». Другими словами, фарисей должен был отказать свое имущество ученикам Иисуса, которые вели аскетический образ жизни. Пройдя Иерихон и добравшись до окрестностей Иерусалима, Иисус не поселился в столице, а вышел за пределы города и остановился в селении Вифании, расположенном западнее Масличной (Елеонской) горы, где обитали прокаженные, которым запрещалось жить в священном городе. В доме одного такого прокаженного по имени Симон, который вместе со своими товарищами по несчастью присоединился к Нему, он нашел кров. Другие его сторонники, которых он застал в Вифании, также принадлежали к низшему сословию, как, например, Лазарь и его сестры Мария и Марфа. Источники сообщают, что только один состоятельный и почтенный житель Иерусалима по имени Иосиф из Аримафеи стал последователем Иисуса.

Вступление Иисуса в Иерусалим и его проповедь в Храме представляется в предании в сумеречном свете апологетики. Маловероятно, чтобы народ устроил ему триумфальный прием, приветствуя его криками «Осанна» при его появлении в Иерусалиме, а по прошествии нескольких дней потребовал его смерти. И первое и второе кажется выдумкой: первое для того, чтобы доказать, будто народ принял его как Мессию, а второе, чтобы возложить кровавую вину за его казнь на весь израильский народ. Столь же исторически необоснованно утверждение, что Иисус совершил акт насилия в Храме, опрокинул столы меновщиков и столы для пожертвований на Храм и изгнал всех покупающих и продающих голубей из Храма. Такой поступок, который не мог не привлечь всеобщего внимания, был бы непременно упомянут в каких-либо других источниках того времени. Помимо того, ни один другой источник не сообщает, чтобы торгующие голубями и меновщики содержали лавки на территории Храма, ибо казначейство Храма поставляло жертвователям за плату лишь вино, оливковое масло муку для хлебного приношения (Шкалим 4:3; 5:4). Правда, Иисус мог выразить возмущение по поводу того, что казначейство Храма занимается торговыми операциями, и это его высказывание предание превращает в действие.

Именно важнейший период жизни Иисуса, позиция, занимаемая им в отношении народа, Синедриона и партий в Иерусалиме, вопрос, действительно ли он выдавал себя открыто за Мессию, и, если да, то как это было воспринято, в источниках изложены столь гуманно, что нельзя не признать, – все приукрашивания и вставки идут от легенды. Разумеется, к Иисусу могли отнестись в столице предвзято. Образованная чисть общества не могла ожидать от несведущего в Законе галилеянина мессианского деяния – искупления. То, что Мессия явится из Галилеи, тогда как прибытия этого выходца из дома Давидова ожидали из Вифлеема, противоречило представлениям, складывавшимся на протяжении веков. Поговорка «Ничего доброго из Назарета не жди», очевидно, появилась в ту пору. Все благочестивые евреи питали к нему неприязнь, ибо он поддерживал отношения с грешниками и мытарями, сидел с ними за одним столом и пил вино в их обществе. Даже ученики Иоанна, то есть ессеи, осуждали его за нарушение предписания (От Матфея 11:2-19).

Сторонников Шаммая могло задеть то, что он осквернял субботу, исцеляя больных в этот день. Они не могли представить себе, чтобы Мессия поступал так. Зелоты не могли ожидать от Иисуса великих деяний, ибо он проповедовал лишь непротивление злу и не воспламенял их сердца непримиримой ненавистью к римлянам. Он лишь увещевал их, движимый презрением к мамоне, согласиться на уплату налогов римлянам: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божье Богу». Все эти бросающиеся в глаза особенности, которые невозможно было совместить с представлением о Мессии, побуждали среднее сословие, в особенности состоятельных людей, холодно отнестись к нему, и он, бесспорно, не встретил восторженного приема в Иерусалиме. Однако все эти прегрешения еще не давали повода привлечь Иисуса к суду и вынести ему суровый приговор. Свобода высказывать свое мнение – ведь между школами Шаммая и Гиллеля часто велись споры – настолько вошла в привычку, что трудно было возбудить преследование против кого-либо за какие-либо отклонения в религиозных вопросах, если человек не нарушал общепризнанных религиозных предписаний и не посягал на еврейскую концепцию Бога.

Но именно в этом отношении Иисус был уязвим. Распространился слух, будто он называет себя Сыном Божьим. Это определение, взятое в своем простом значении, посягало на самые основы религиозных представлений евреев, и поэтому они не могли равнодушно пройти мимо этого. Но каким образом суд мог удостовериться в том, что Иисус действительно выдавал себя за Сына Божьего и что он вкладывал именно такой смысл в это выражение? Видимо, Иисус не выдавал себя за Мессию перед первым встречным и употреблял это выражение лишь в узком кругу своих учеников. Как можно было выведать тайну этого круга – узнать какой смысл приписывал он этому определению? Необходимо было отыскать предателя, который принадлежал бы к этому кругу, и его нашли в лице Иуды Искариота. Как говорит предание, одержимый корыстолюбием, Иуда предал в руки судей того, кого ранее чтили как Мессию. Еврейский источник, который, судя по его общей направленности, представляется довольно древним и достоверным, проливает свет на то, каким образом использовали этого предателя. Чтобы обвинить Иисуса как лжепророка или соблазнителя человеков (мессит), необходимо было выставить двух свидетелей, слышавших из его уст запретные речи. Следовательно, предатель должен был побудить его высказаться, чтобы за свидетеля, сидя в потайном месте, могли расслышать каждое слово, произнесенное им. Этот необычный способ, очевидно, примененный в этом случае в первый раз, использовался затем всегда при всяком судебном преследовании соблазнителей народа [88]. Согласно христианскому источнику, в результате предательства Иуды Иисус, выступавший в сопровождении своих учеников, стал известен соглядатаям и толпе народа. Иуда достиг этого, поцеловав Иисуса, как будто тот, вступив с триумфом признания в Иерусалим и произнеся публичную проповедь в Храме, мог оставаться совершенно неизвестным человеком! Как только соглядатаи схватили его, все ученики покинули его и искали спасения в бегстве. Только Симон Петр следовал за ним на некотором расстоянии. С приближением Пасхи, в день 14 нисана, то есть в канун праздника опресноков, Иисус предстал перед Синедрионом. По всей видимости, его судил не Великий Синедрион, а Малый, состоявший из двадцати трех членов, так как процесс вел не глава Синедриона из дома Гиллеля, а первосвященник Иосиф Каиафа. Целью допроса было выяснение того обстоятельства, действительно ли Иисус выдавал себя за Сына Божьего, как показывали свидетели. Кажется совершенно невероятным, что Иисуса предали суду за то, что он якобы ранее возвестил: «Могу разрушить Храм и вновь создать его в три дня». Такое заявление, если он действительно сделал его, не могло явиться основанием для предания суду. Скорее главным пунктом было обвинение в святотатстве (гиддуф, βλασφημία), и суд хотел выяснить, в самом ли деле Иисус выдавал себя за Сына Божьего (От Матфея 26:63) [89]. На вопрос об этом Иисус не дал ответа. Когда же священник повторил этот вопрос, Иисус ответил: «Ты сказал» [90] – и добавил: «Отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных».

Услышав это признание, судьи поняли, что он считает себя Сыном Божьим. Первосвященник разодрал свои одежды, обвинил его в богохульстве, после чего суд вынес Иисусу смертный приговор [91]. Из основных христианских источников нельзя установить, приговорили ли его судьи, согласуясь с действовавшими тогда законами, несправедливо. Показания свидетелей были против него. Утверждение приговора или скорее позволение совершить казнь суд испрашивал у наместника Понтия Пилата, который во время Пасхи как раз находился в Иерусалиме.

Пилат, к которому привели Иисуса, интересовался политической стороной его выступления, – выдает ли он себя в качестве Мессии за царя Иудейского, и Иисус дал на этот вопрос двусмысленный ответ: «Ты сказал» [92]. Наместник без обиняков утвердил смертный приговор. Он поступил согласно своим полномочиям. Легендарный характер, однако, носит такая деталь: Пилат признал Иисуса невиновным и хотел его спасти, но евреи настояли на смертном приговоре [93]. Если Иисус подвергся издевательствам и на него надели терновый венец, потешаясь над его достоинством как Мессии-Царя, то эту жестокость совершили не евреи, а римские воины, радовавшиеся возможности в его лице унизить всю еврейскую нацию. Напротив, среди еврейских судей столь слабо чувствовалась неприязнь к Иисусу как к личности, что ему, как всякому осужденному на смерть, подали чашу вина со смирной, чтобы он потерял сознание и не испытывал смертных мучений во время казни [94]. Согласно уголовному праву того времени осужденного на смерть за святотатство сначала должны были забросать камнями и затем, после того, как он испустит дух, прибить гвоздями к кресту [95]. Разумеется Иисус был казнен таким же способом, но тогда он должен был скончаться еще до распятия. Христианские источники утверждают, что он был распят живым в девять часов утра и что только в три часа пополудни скончался. Последнее, что он сказал, были слова из псалма на арамейском наречии: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Или, Или! Лама савахфани!). Глумясь над ним, римские воины прикрепили над его головой надпись, означающую вину его: «Сей есть Иисус, Царь Иудейский». Распятие и, очевидно, погребение тела состоялось вне черты города, на месте, предназначенном для захоронения осужденных, носившем название Голгофа («Лобное место»). Таким был конец человека, который стремился очистить и возвысить нравы своего народа и, по всей видимости, стал жертвой недоразумения. Его смерть навлекла, хотя и против его воли, бесконечные страдания и смерти на сыновей его народа. Миллионов сокрушенных сердец и тоскующих глаз оказалось недостаточно, чтобы искупить его смерть. Он единственный человек, рожденный женщиной, о котором без преувеличения можно сказать: его смерть имела большее значение, чем его жизнь. Лобное место Голгофа стала для исторического мира новым Синаем» (Грец, т. 3).

Еврейский историк далее показывает, как вследствие восприятия апостолом Павлом языческого образа мыслей и уклада жизни уже в первых христианских общинах произошел раскол на секты. Следы этого раскола четко видны в дошедших до нас евангелиях, самые старые из которых были написаны лишь во времена Бар-Кохбы (132—135 гг. н.э.). – Чтобы завоевать языческий мир, христианское детище иудаизма должно было сделать такое же множество уступок язычеству, как язычество иудаизму.

Христианство было отходом, но отходом необходимым, от классической сущности иудаизма и язычества. – Для иудаизма мир был и продолжает оставаться священным продуктом единой и единственной сущности. Для язычества же в его классической форме, возникшей в Греции, божественное, гармоничное единство было продуктом сочетания различнейших форм жизни. – Творческая сущность иудаизма не погибала вместе со своим творением, ибо еврейский Творец еще не исчерпал себя в нем. Классическое же язычество, напротив, видело, как его гений гибнет вместе с его культурой, корни которой лежат на поверхности земли, питающей их и уносимой вторгшимся потоком народов. – Язычникам, наблюдавшим, как пропадает их собственный творческий гений вместе с почвой, на которой он действовал, в один прекрасный день показалось, что божественная гармония многогранного мира утратила свою божественность и святость, что она покинута Богом; и язычество начало искать прибежище в своей противоположности, в творческом духе иудаизма. – С другой стороны, только те евреи могли удовлетворить потребность язычников в религии, которые стали чуждыми для своего собственного мира, отпали от иудаизма и погрузились в отмирающий языческий мир, чтобы из него и вместе с ним взойти к духу, возносившему его; то есть это были только такие евреи, которые представляют себе мир не как священный продукт священного гения, а как нечто отпавшее от Бога, нечто греховное. – Так возникло двоякое отпадение: мирского от божественного и божественного от мирского. Утративший светское начало иудаизм перешел в утратившее духовное начало язычество, христианское мировоззрение – это мировоззрение еврейского праведника, ставшего язычником, дабы поднять народы к высотам духа и подготовить их к грядущему, лучшему, божественному миру, который представляли как потусторонний.

Но эта потусторонность во все большей степени превращалась в ходе исторического развития, по мере того как народы возвышались до еврейской исторической религии, в посюсторонность. И чем более еврейский, то есть гуманный характер принимал языческий мир, тем в большей мере могли и евреи приобщаться к культуре этого совершенствующегося мира. Когда же наконец после длительной борьбы языческого мировоззрения, проникнутого грубой чувственностью и варварской жестокостью, с еврейским мировоззрением, превращающимся в спиритуалистический мистицизм, утреннее солнце современной гуманитарной цивилизации взошло над свободными провинциями Нидерландами и пролило свои ласковые лучи над лучшим миром, еврей смог подать сигнал: процесс духовного развития всемирно-исторических народов завершился.

3. Генетическое мировоззрение [96]

После того, как труды Спинозы были переведены на древнееврейский язык, настало время оградить этого великого еврейского учителя от еврейских кривотолков. Обвинения, выдвигаемые Луццатто против Спинозы, свидетельствуют лишь о том, что этот прекрасный знаток иудаизма оказался в совершенно незнакомой ему области. Спиноза развивает из идеи единственности Бога всю нравственно-духовную жизнь и познание Бога изображает как высочайший и последний результат этой жизни; в этом последнем откровении еврейского гения исчезают все противоречия, не нашедшие решения и не требовавшие его в прежних проявлениях, ибо критический разум пребывал тогда еще в неразвитом состоянии. Чтобы понять Спинозу во всей его глубине и всемирно-историческом значении, должно охватить разумом последнюю фазу культурно-исторического антагонизма в его теоретической форме, обнаруживающейся в нашей философии и науке. – Мы имеем в виду противоположность между спекулятивной философией и опытными науками, противоположность, на которой более обстоятельно мы остановимся в последующих разделах, – в его отношении к прошлым и современным формам исторического антагонизма. Луццатто не имеет ни малейшего представления о диалектике всемирной истории. Он еще не выходит за рамки банального противопоставления разума чувству, и он упрекает великого Спинозу, мысли которого – непосредственные излияния творческого духа, – в бесчувственности, потому что, он, Луццатто, смешивает эти мысли с «разумом разумеющих».

Нравственная или, вернее, святая жизнь возникает согласно Спинозе, как и согласно Моисею и пророкам, из одного и того же первоисточника, из идеи Бога как единой и единственной сущности во всем остальном ничтожного и преходящего бытия. Религиозный гений евреев, окрыленный Святым духом, проявлялся не только в древности в божественных откровениях, Святой дух всегда связан с Израилем, когда только в жизни людей речь идет о новой, великой, всемирно-исторической фазе развития, о новом социальном творении, которое, подобно любому другому творению в природе и истории, могло возникнуть лишь из первоисточника всего сущего, из творческой сущности. Откровения священной истории, которые лишь с самой этой историей приходят к завершению, есть вдохновение, ниспосланное непосредственно Богом. Но отнюдь не составляя исключения из вечного закона, царящего в космическом и органическом мирах, откровения дают этому всеобъемлющему закону отчетливо проявиться в человеческом обществе, а также познать в нем Бога Израиля как творческую сущность всего живого. Лишь благодаря религиозному гению евреев и его откровениям происходит непрерывное единое, священное историческое развитие, которое подобно развитию космической и органической жизни природы само по себе служит последним подтверждением господства Бога в природе и истории. Откровения духа, которыми воодушевлены евреи, объемлют не только мировую историю, но и историю вселенной, генезис космической, органической и социальной жизненных сфер. Они подтверждают во всем, что прошло стадию становления или находится в этой стадии развития, действие вечного божественного закона, ныне опирающегося на научную основу, как ранее он опирался на свидетельства фантазии и чувства.

Невозможно отрицать непосредственное воздействие Творца на любой творческий процесс, как в сфере природы, так и в сфере духа. Бесполезно, желая отвергнуть существование Творца, обращаться назад, от потомков к предкам и к последней инстанции, к так называемой материи, ибо целые роды, даже целые царства природы некогда возникли в первый раз. Было время, когда на земле не существовало ни теперешнего растительного и животного мира, ни органической жизни вообще. И сама наша земля, вся наша планетарная система, даже наши звездные миры, как бы велики ни были их протяженность и их возраст, некогда возникли из бесконечно протяженного пространства как космические зародыши, как центры притяжения, и, когда придет время, они растворятся и испарятся как мертвые, отжившие, застывшие, окаменевшие космические тела в горниле новых юношески подвижных мировых сфер, как свидетельствует об этом внушительное зрелище загоревшихся звезд.

Что же касается вечности существования материи или ее атомов, то это пустая фикция. Физика уже давно доказала несостоятельность этой гипотезы химиков. С появлением понятия так называемых «ничтожно малых величин» в математике химики должны были признать правоту генетического мировоззрения, постулатом которого служат лишь типы движения, а не атомы и не мировой эфир. Если бы материя состояла из неподвижных, вечных, неизменных атомов, окруженных невесомым эфиром, – известная гипотеза химиков и математиков, – то при бесконечном разжижении, на которое способно вещество под действием нагревания, и с помощью воздушного насоса даже в наших экспериментах можно было бы обнаружить хоть какой-либо признак предполагаемой прерывистости атомов, тогда как физикой, напротив, доказано, что наиболее разжиженные газы в любой точке пространства отличаются друг от друга теми же свойствами, что и наиболее сгущенные. В предельно разжиженной закиси азота электрическая искра сохраняет согласно Грову свою ярко-красную окраску, а в наиболее разжиженной угольной кислоте – зеленоватую. Совершенно беспочвенна гипотеза о наличии химических атомов в мировом пространстве, ибо невозможно предположить, что в нем содержится какой-либо химический элемент, из которого состоит материя на застывшей поверхности нашей планеты. Невероятно, чтобы химические атомы имелись везде и всегда, во все времена и во всех сферах, так же невероятно, как и существование везде и всегда органических зародышей. И те, и другие возникали и существовали более или менее продолжительное время, однако распадались снова.

Они возникали в результате акта творения, того самого акта, что пробуждает все сущее к жизни посредством образования новых центров притяжения, обнаруживающих себя в космическом мире как атомы, в органическом как зародыши, в социальном как откровения или световые зародыши духа. – Всякое творчество – это сложение двух простых или комбинированных движений в новое, замкнутое в себе или возвратное движение по кругу, революция, прообраз которой дается в земном притяжении, где вечное центростремительное движение неизменно вызывает противоположное ему центробежное движение и в сочетании с тем создает вращательное движение, силу тяготения. – Так всякое духовное творчество является произведением двух духовных направлений, замкнутым в себе, более высоким синтезом, комбинацией, на которую способна лишь творческая сущность духа, но не аналитический разум сам по себе. – Всякое творчество предполагает наличие вечного Творца, всякое духовное творчество наличие вдохновения.

И разве религиозные творческие процессы, которые обнаруживают отношение Творца к миру, должны быть исключениями из этого всеобщего процесса, а не эманациями самого Творца?

Лишь из этого духовного направления, которое непременно должно носить творческий характер, становится понятным, почему сегодня, вопреки опыту и достижениям науки, отрицают творческое начало во всех жизненных сферах, или, по крайней мере, допускают его в качестве сверхъестественного исключения из закона природы.

Духовные творческие процессы в сфере социальной жизни протекают в плоскости истории так же, как творческие процессы органических видов протекали ранее в плоскости природы. И так же, как последние зарождались не в одну геологическую эпоху, а их образование растягивалось на несколько геологических эпох, так и духовные творческие процессы имеют в мировой истории свои палеонтологические и современные эпохи, последняя стадия которых является веком зрелости, плодоношения, когда развитие подходит к своему завершению.

Если евреи испытывают особое призвание к социальным откровениям, причина этого кроется в своеобразии их гения, их духовной организации, их расы; и, хотя эти откровения внушаются непосредственно Творцом, они являются не большими чудесами, чем откровения греческого гения, обладающего особым призванием к творениям искусства, как еврейский гений – к познанию Бога.

Моисей, пророки и агиографы столь же мало вступают в противоречие с современной философией и наукой, как Гомер, Эсхил, Пиндар и Софокл. Мы привносим наше современное знание, которого еще не было в библейские времена, в священные писания, если хотим оценить или просто подтвердить их истинность, придерживаясь современной точки зрения.

Учение Спинозы, продукт еврейского гения и современной науки, находится в противоречии не с еврейским монотеизмом, а, – если уж обязательно хотят найти такое противоречие, – с рационалистическим и супернатуралистическим толкованием этого монотеизма. В еврейском откровении со времен Моисея подчеркивается не трансцендентность в противоположность имманентности, но единство в противоположность многообразию творческой сущности. Это сформулировал еще задолго до разрушения Второго Храма еврейский философ Филон, позже, в средние века, великие еврейские религиозные философы эпохи еврейской культуры в Испании, и наконец в новое время со всей остротой и глубиной, присущими его гениальному уму, Спиноза. Понятно, что некритический догматизм, усматривающий в восточных образах священного языка одни догмы, противопоставляет спинозизму мертвую букву Библии и осуждает имманентное познание Бога как ересь. Однако рационалисты, которые произвольно толкуют все антропоморфические идеи, не могут найти никакой точки опоры в Библии, чтобы противопоставить ее идеям Спинозы. – Не на небесах и не вдали должно по Моисею искать священное учение, ибо Бог раскрывается в нас самих, в нашем духе и в нашем сердце. Поэтому в Талмуде утверждается в мнимом противоречии с некоторыми изречениями Торы, которая в частности допускает восхождение славы Божьей и нисхождение святости לעולם לא ירדה שכינה למטה ולא עלה משה למרום, то есть «Никогда не ниспускалась шхина и никогда Моисей не восходил на небеса». Вездесущесть Господа делает излишним по крайней мере какое бы то ни было движение в пространстве и времени от Него к нам и он нас к Нему. – К чему проделывать окольный путь по небу при «вознесении»? – спрашивает Давид Штраус. – Если мы примем антропоморфические идеи Библии за нечто большее, нежели словесные фигуры, если мы примем их за еврейские догмы, тогда они упразднят главную догму еврейского учения о Боге, которая столь настойчиво внушается нам в ежедневной утренней и вечерней молитве שמע.

Так же, как обстоит дело с потусторонностью Бога, обстоит оно и с потусторонностью духовной жизни вообще. Бессмертие духа, отмечали мы уже в этих письмах, начинает проявляться не только тогда, когда мы умерли: оно, как и Бог, вездесуще. Как движение в пространстве, так и движение во времени является излишним кружным путем к божественной жизни, коль скоро мы пришли к ее познанию. Продолжается ли бренная жизнь за вратами гроба – это естественнонаучный вопрос, который имеет мало общего с религией и философией и ответ на который может дать лишь опыт: поэтому день, когда мы пробудимся от смертной дремы, явится лишь повторением нашей нынешней жизни в Боге.

Потусторонний Бог, который относится к людям не непосредственно как вездесущий Творец и источник откровения, это не Бог евреев и не Бог христиан и мусульман, и Он так же не может быть религиозной основой возрожденных народов, как языческий политеизм и пантеизм, растворенные в учении об атомах и материи. – Божество вне мира, о котором мы не можем ничего знать, подобно светскому безбожию является плодом рефлектирующего рассудка и не оказывает влияния на нашу социальную, духовно-нравственную жизнь. В этом безотрадном мировоззрении отражается лишь распад старого общества, которое находится еще в состоянии брожения своих элементов и атомов, в процессе разложения. – Как в современном рационализме находит свое отражение лишь революция, так современный, сознательно противный здравому смыслу супернатурализм – лишь отражение реакции против социальных тенденций, развитие которых еще не завершилось.

4. Последний антагонизм [97]

Для того, чтобы правильно судить о мировоззрении, необходимо правильно оценить социальные движения, продуктом которых это мировоззрение является. Современная философская точка зрения существенно отличается от точки зрения прошлого столетия. Наука не только сделала успехи: она испытала на себе огромное влияние философской критики и спекулятивной мысли, подобно тому как промышленность формировалась под влиянием буржуазной революции и господства капитала. – Арена борьбы, характер борьбы и силы, вовлеченные в эту борьбу, – все переменилось в ходе социального движения, которое возникло в прошлом столетии и которое мы должны продолжить. Философ спекулятивного направления XIX века столь же мало напоминает революционного философа XVIII столетия, как человек либеральных убеждений XIX века – революционного гражданина прошлого века. Угнетенные производители промышленной и научной продукции прошлого века – это спекулирующие господа нынешнего века. В рамках самих производительных классов протекает радикальный процесс размежевания. Последняя революция, кульминация которой падает на наше время, не могла сразу создать совершенную организацию. Прежде чем могли сформироваться новые социальные и духовные творения, пламя революции должно было поглотить старые застывшие институции феодального общества и последние мертвые остатки догматизма, а острый нож критики и анализа расчленить их на составные части и атомы. В ходе развития новых элементов обнаружился новый антагонизм, которого не было ранее и устранение которого – задача сегодняшнего дня. Освобожденные от пут догматизма и феодального общества труд и наука породили последний антагонизм, антагонизм между трудом и спекуляцией. В накаленной революционной атмосфере свободной конкуренции всех производительных сил возникают, словно почки, согреваемые весенним солнцем, новые центры притяжения, поглощающие обособленные производительные силы и организующие эти силы согласно своим внутренним закономерностям. Следуя всеобщему закону притяжения, закону всего сущего, рабочие, рассеянные по разным территориям и странам, группируются вокруг индустриальных центров, обособленные ученые – вокруг спекулятивных систем. Эти центры и системы приводят их в действие и управляют ими. – Не только в сфере индустрии, но и в сфере науки очень трудно преодолеть силу притяжения спекулятивных центров. – Простым отрицанием спекулятивных систем ничего не достигнешь так же, как и простым уничтожением накопленного капитала, ибо всему живому присуще от природы стремление к централизации, объединению и организации. – Если производители хотят освободиться от владычества эксплуатирующих их спекулянтов, они должны, следуя примеру английских рабочих, противопоставить массе аккумулированного труда, находящегося в руках промышленных или в головах философских спекулянтов, большую массу их обособленных производств (в области науки – результаты исследований), централизовав их изнутри и приводя в движение; источником этого движения был бы общий центр притяжения, подобно тому, как централизуются и приводятся в движение спекулянтами силы труда. Это относится как к научным, так и к промышленным материалам. Материалы представляют из себя мертвые капиталы, если их не организуют для производства новых продуктов. Тот же закон жизни, который определяет движение производительных сил, равно как и всей материи, служит в частности и для возникновения новых продуктов из уже полученных. Так называемая сила инерции материи вообще является не чем иным, как сохранением состояния раздробленности производительных сил, создающих материалы. – Если работники индустрии и науки, эти производительные силы социального мира, остаются в состоянии раздробленности, – если они не объединяют, не централизуют и не организуют свои рассеянные силы, если они сами в результате этого не приобретают спекулятивного характера, – тогда противоречие между трудом и капиталом (материализмом и идеализмом) остается по логике вещей неизменным.

Последнее теоретическое противоречие, которое еще должно быть преодолено, противоречие между философией и опытными науками, между идеализмом и материализмом, – это теоретическое выражение последнего практического противоречия в социальной жизни. Отношения, установившиеся вначале между господином и рабом и между жрецом и непосвященным, позже между феодалом и крепостным и священником и мирянином, такие же отношения, наконец, сложились между капиталистом и рабочим, философом и ученым, а именно между организующим началом я неорганической природой, объединяющей силой и рассеянными элементами, сильным и слабым, живым и мертвым. При этом антагонизме народ всегда был теряющей стороной. Он всегда был обречен смерти. Поэтому уже Моисей сказал нашему народу: «И вы будете у Меня царством священников и народом снятым».

Философская спекуляция, подобно промышленной, является исторической необходимостью, следовательно, она оправдана до тех пор, пока производительные виды труда еще не объединились, не централизовались и не организовались, пока они еще не обрели своего собственного центра тяжести и равновесия. «Абсолютная» спекуляция до революционно-критической эпохи в своем качестве господствующей, принуждающей силы была чужда и враждебна материальному труду, с наступлением революционно-критической эпохи она противостоит материальному труду как управляющая сила. В этом, однако, не виновна злая воля того или иного класса, вину, то есть причину, следует искать в истории развития всего человеческого общества, которое до тех пор, пока оно не достигло своей цели, эпохи зрелости, развивается посредством расовой и классовой борьбы; так же, как и человеческий индивид: пока он находится в процессе духовного развития, он подчиняется власти односторонних представлений и тенденций, или, как это происходит в процессе эмбрионального развития: отдельные органы достигают гипертрофированных размеров за счет других, остающихся в рудиментарном состоянии.

В ходе всей прошлой мировой истории социальная жизнь порождала только односторонние движения, под влиянием которых человеческий дух создавал столь же односторонние воззрения, представления и понятия. В ходе развития повсюду, в сфере общества и в сфере природы, осуществляется разделение труда, достигающее завершенности сначала в определенной сфере и тем самым порождающее односторонность, принимающую в человеческом духе форму своеобразной мономании. Но подобно тому, как только сформировавшийся человеческий организм всемирно-исторических рас гармонически воссоединяет силы природы, так я тенденции истории приходят к гармоническому взаимодействию лишь в сформировавшемся человеческом обществе. Как после окончательного сформирования сферы органической жизни, после сотворения человека началась суббота природы, так суббота истории может наступить только после завершения развития социальной жизни, после создания гармоничной социальной организации, в которой устанавливается равновесие между производством и потреблением. – Мы подошли к кануну этой субботы истории. Однако она еще не наступила. Наш век – век спекуляции. По своей природе спекуляция дело меньшинства. В чем заключается сущность спекуляции?

Всякая сфера жизни, развитие которой завершилось, воссоздает свою жизнь путем производства, на основе установившегося равновесия между производством и потреблением. Для сферы социальной жизни этот век зрелости также начинается с того момента, когда общество постигает этот закон социально-экономического движения. Если понимание этого закона еще не стало достоянием всего общества, но отдельные лица его уже поняли и используют свое понимание в частных целях, то тогда настает век спекуляции. Сущность спекуляции сводится к использованию источников воспроизводства социальной жизни в частных целях.

Жизнь вообще представляет из себя производительную и потребительскую деятельность. Наука в целом есть род экономики, и предметом исследования этой экономики служит производство и потребление в различных сферах и в различные периоды жизни. Физиология – экономическая наука в применении к сфере органической жизни, как социальная экономия есть физиология общества. Эта наука показывает нам, что жизнь общества сегодня находится еще в младенческом возрасте. Между путем, который прошло общество во время своего эмбрионального развития, и путем, которым оно пойдет, когда достигнет самостоятельности, лежит пропасть, которую мы фактически еще не преодолели; мы имеем в виду революционную критическую эпоху, катастрофу, сопровождающую рождение современного общества, рвущую связь между младенцем и родительницей, делающей независимым социальное будущее от социального прошлого, и по завершении строительства нового общества превращающей его в нечто самоценное по существу – революция играет ту же роль в жизни, что критика в мировоззрении: она перерезывает пуповину, соединяющую младенца с матерью, разбивает цепь традиционных представлений, приковывающую настоящее к прошлому, прокладывает путь к новой, самостоятельной жизни, то есть к новым свободным творениям духа, и, подобно революции, останавливается на мгновение, дабы освободиться от самой единой творческой сущности, ибо эту сущность, равновесие, которое традиционное мышление являло нам как потусторонность, она еще не обнаружила в самой себе. – Большинство наших современников не перестает отвергать абсолют, изображаемый как потусторонняя сущность, не продвигаясь при этом к действительному абсолюту, к творческому началу, к центру притяжения всей нашей жизни, который можно обрести лишь при условии равновесия и упорядоченности всех духовных сил. Те же немногие, кто сделал решающий шаг, оказываются в сфере... спекуляции.

Как новорожденный еще не совершенно освободился от матери, пока питается ее молоком, так и социальная жизнь, прежде чем совершенно освободиться, должна пройти младенческий возраст. После того как промышленный и умственный труд освободится посредством революции и критики, он должен окрепнуть с помощью спекуляции, прежде чем стать самостоятельным, – получать пищу извне, прежде чем научится питаться сам. Философская и буржуазная спекуляция – это занятие духовных и материальных капиталистов – подчиняет своей власти научный и промышленный труд. Эти две разновидности спекулятивной деятельности, по видимости совершенно различные и тем не менее тождественные в своих функциях, подобны двум сосцам, питающим беспомощного младенца. Младенец зависит от матери, как труд от капитала, творческий дух – от прежних творений, и новое общество, после того как оно народилось на свет, – от старого. – Ни промышленный труд, ни научное исследование до нашего времени не могли оторваться от посредников, кормящих его и служащих для него источником жизни. Задача работников умственного и промышленного труда сегодня – освобождение их от спекуляции. Естествоиспытатели и социалисты трудятся сегодня более или менее сознательно и энергично над достижением последнего этапа освобождения человечества, над освобождением труда от спекуляции. Научное исследование в Германии и промышленный труд в Англии ближе всего к этой цели. Но как здесь, так и там эти тенденции проявляются обособленно: импульс к слиянию обеих тенденций может исходить лишь от страны современной революции и централизации, от Франции, и от еврейского народа, на который на заре человечества была возложена миссия снова собрать в одном фокусе разошедшиеся в разные стороны в ходе мировой истории тенденции социальной жизни.

Если Спиноза заложил росток окончательного примирения типического противоречия, которое выявилось после возникновения двух всемирно-исторических рас, противоречия, достигшего своей кульминации в классических творениях евреев и греков, и первая несовершенная попытка примирения которого была предпринята в форме христианства, то с того времени задачей истории стало развитие заложенного им ростка окончательного примирения в жизни народов.

Немецкой философии принадлежит та бесспорная заслуга, что в мысли она преодолела противоречие теизма и атеизма, которое во всей своей остроте проявилось в революционную эпоху, на возведенном Спинозой фундаменте осознанного им еврейского учения о единстве. Но так как у этой философии отсутствовала какая бы то ни была позитивная основа в социальной жизни и в опытных науках, то она должна была вступить с ними в конфликт. Последняя форма антагонизма, которую ей предстоит преодолеть, возникла поэтому в стране, осмыслившей современный культурно-исторический процесс не с позиции монотеизма и политеизма древности, или мусульманского монизма и христианского дуализма средних веков, или теизма и атеизма начала современного развития, а как противоречие между спекулятивной философией и опытными науками. Немецкие ученые призваны преодолеть антагонизм в его последней форме посредством трудов, которые по мнению Молешотта должны привести к тому, что опыт растворится в философии, философия в опыте. Эта страна – Германия, – где опытные науки должны освободиться от философской спекуляции посредством того, что работники умственного труда, ученые, собирают плоды своего труда, плоды науки, и, исходя из некоей общей точки зрения, которую здесь нетрудно будет установить, так как она уже создается своей духовной атмосферой, – приводят эти элементы к единству и гармонии.

5. Последнее расовое господство

Чем больше создает народ в сфере своего специального призвания, тем с меньшей завистью он признает особые достижения других народов – вспомним статью француза, главу из которой мы привели, – тем непринужденнее заимствует он у других то, в чем сам испытывает недостаток и без чего невозможно обойтись в наш век. Это свойство, которое в особенности делает честь немецкому духу.

Еврейский народ должен во всем, что затрагивает политико-социальное возрождение народов и его собственное воскрешение в качестве самостоятельной нации, примыкать к Франции, а во всем, что имеет отношение к духовной жизни, держать сторону Германии. – Лишь тупоголовая реакция и то, что сознательно или бессознательно дает увлечь себя ее потоку, оглушить себя шумихой, поднятой ею, могут вменить нам в вину то, что мы симпатизируем политико-социальным тенденциям Франции и все же всеми нитями нашей духовной жизни связаны с Германией.

Невозможно ожидать чего-либо от Германии в области национального возрождения народов. Эта проблема, которая стала жизненно-важной для всего мира не с эпохи Второй французской империи, а еще со времени Первой великой французской революции и которую Европа, однако, начала решать лишь с момента Итальянской кампании, ныне стоит на повестке дня повсюду, даже в Германии. Тем не менее она вызывает насмешки со стороны демократии почти всех цветов и оттенков: создается впечатление, что, называя стремление к национальному возрождению «шулерством с национальностями», она переняла лозунг реакции. И еврейские демократы также участвуют в этом, сея недоверие к Франции и народам, опирающимся на нее. Наши демократы считают, что французы и симпатизирующие им народы, прибегающие к императорской диктатуре в целях своего освобождения, используются «Второй империей» для «умерщвления свободы». Немцы, напротив, должны, по разумению наших глубокомысленных немецких политиков, использовать своих законных императоров и королей лишь для того, чтобы противостоять французским «похотливым стремлениям к господству». Забывают, что, если ныне Германия нанесет поражение Франции и Италии, то завтра немецкий народ окажется вновь под полицейским надзором, не говоря уже о евреях, ибо им предстоит нечто гораздо худшее, чем то, что они пережили после «освободительной войны», в которой тоже сражались на стороне Германии против Франции, помогли реакции одержать победу в борьбе с французской революцией и в награду за это были отстранены от участия в немецкой государственной жизни. Немецкие евреи и немецкий народ не заслуживают лучшей участи, если они вопреки урокам истории все же позволили средневековой реакции взять себя па буксир.

Занятия наукой в сочетании с жизненным опытом превратили политические симпатии, которые я всегда чувствовал к Франции с тех пор как узнал французов, в определенную концепцию, которую можно сформулировать следующим образом:

Учреждения социальной жизни, как и мировоззрение, суть типические и первичные продукты расы. Вся прошлая история развивалась благодаря расовой и классовой борьбе. Расовая борьба нечто первичное, классовая борьба – вторичное.

Последней господствующей расой была германская раса. – Благодаря французскому народу, который ликвидировал расовый антагонизм, обезглавив последнюю господствующую расу в лице своего короля [98], благодаря великой революции во Франции, которая в своей собственной среде разрушила всякое расовое господство, расовому антагонизму приходит конец. С прекращением расового антагонизма прекратится и классовая борьба, равноправие всех общественных классов наступит после установления равноправия всех рас, и в конце концов оно будет представлять из себя и научный вопрос социальной экономии.

Последняя расовая борьба окажется все же неизбежной, если немецкие политики не смогут устоять против мощного реакционного течения, которое при всяком столкновении Германии с романскими народами вовлекает даже самых прогрессивных немецких демократов в свое романтическо-демагогическое шулерство. – Средневековой реакции уже дважды в наше столетие удавалось – один раз во время «Освободительной войны» и в недалеком прошлом во время Итальянской кампании – подменить современное движение немецкого народа к политическому и социальному возрождению похотливым стремлением к расовому господству тех, находившихся в средние века в привилегированном положении германских полководцев, которые считают себя господами, а народ своими крепостными.

Нельзя поручиться, что в новом конфликте между Италией и Австрией немецкая демократия не будет в третий раз втянута в водоворот реакции и с нею в расовую войну, исход которой, правда, не может вызывать у нас сомнения.

Из последней борьбы народов, столь увлекательно изображенной Фердинандом Фрейлигратом в его провидении «У березы», может родиться не новое расовое господство, а равноправие всех всемирно-исторических народов.

6. Немного истории

Народы, подобно индивидуумам, проходят в своем развитии через определенные периоды жизни. Не всякий возраст соответствует всякой ступени развития; и упущенное трудно наверстать в позднейшую эпоху жизни народов.

Германия в эпоху Реформации стояла на такой политико-социальной высоте, что в самых глубоких слоях народа пробудилось то самосознание, которое только и дает возможность провести политико-социальные реформы на национальной основе своими собственными силами, осуществить революции, как это случилось в Англии в XVII столетии, а во Франции лишь в XVIII столетии. – XVI век был веком возрождения Германии; и действительно, история Германии в то столетие ознаменовалась реформой, однако эта реформа, весьма далекая от того, чтобы носить национальный характер, привела нацию к внутреннему расколу. Политико-социальная революция на немецкой национальной основе захлебнулась в крови немецких крестьян.

Если бы корифеи немецкой культуры и цивилизации позорно не покинули бы и не предали восстание немецких крестьян против прогнивших феодальных условий, экономическое и политическое развитие немецкого народа началось бы уже тогда и он не только шел бы нога в ногу с остальными европейскими культурными народами, но и возглавил бы их, как это подобало ему как первенцу нового времени. Мощь победоносного в средние века «германского меча» перешла бы в более благородную и возвышенную мощь современного германского духа и прилежания, и тот самый народ, который свергнул мировое господство древнего Рима, чтобы занять его место в средние века, должен был бы сначала подать миру сигнал к свержению своего собственного, последнего на земле расового господства. – Но судьба распорядилась иначе. Последний избранный народ должен был подобно первому прежде заплатить за свою привилегию играть столь выдающуюся историческую роль ценой великого позора, а лишь затем удостоиться чести вступить в современный союз человечества, основанный на принципе равноправия всех всемирно-исторических народов.

Внешние, а также те или иные отдельные причины, приведшие немецкую революцию к крушению, общеизвестны. Карл V, стремившийся осуществить мечту о создании Римской Империи германской нации в эпоху, когда вновь начало пробуждаться национальное сознание у всемирно-исторических народов, этот немецкий император был кем угодно, но только не немцем. Ради призрачной мечты о всемирном господстве он отказался от политико-социальной религиозной реформы, проведя которую смог бы превратить Германию в современное единое государство, освободить ее от раздробленности и феодального бесчинства, создать для себя народ и дать этому народу истинного императора, одним словом, основать современную империю, на благо всех современных народов, жаждущих национального возрождения, и на страх их средневековым военачальникам. Однако его политика привела к обратным результатам. Высшая знать смогла обрести независимость от императора, примкнув к религиозному движению, и независимость от народа, подавив политико-социальное движение. Этому антинациональному делу способствовали не только неверная политика немецкого императора, но и политическое бессилие немецкого реформатора. В своей доктринерской ограниченности Лютер счел менее опасным примкнуть к высшей знати, нежели к народу, и в конце концов предал крестьян, как и сегодня наши немецкие доктринеры предают народ, когда он всерьез начинает сближаться с демократическим движением. Вопреки всему этому, германская революция одержала бы победу, если бы города, эти оплоты немецкой буржуазии – общественного класса, заинтересованного самым непосредственным образом в низвержении феодального владычества – не проводили бы слишком узколобой и трусливой политики, смогли бы понять высокое национальное значение Крестьянской войны и были бы готовы к жертвам ради своей собственной выгоды. Вместо этого они изменили крестьянам, приняв сторону дворянства. – Преданные своими естественными союзниками в руки врагов, осыпаемые позорными обвинениями реформатора, который желал лишь отделаться от них, покинутые своим императором, истребляемые словно скот на бойне своими «милостью Божьей» полководцами, немецкие крестьяне должны были отказаться от революционного пути, в результате чего дело возрождения Германии было задушено в зародыше. – С этого момента начинается быстрый процесс упадка германской империи. Лютер понял это и сумел выразить; что ж, немецкие доктринеры всегда отличались сообразительностью.

Во время Тридцатилетней войны элита немецкого народа привела в исполнение смертный приговор, который она вынесла себе, отпав от немецкой революции. Хотя впоследствии она и могла прийти к теоретическому выводу, что мировая история – это мировой суд, но суда над самой собой она избежать не могла. В эпоху английской революции, вознесшей гордый соседний народ на вершину культуры и цивилизации и заложившей основу для создания нынешней мировой державы, Германия утопала в крови и грязи; великая французская революция, указавшая всем европейским народам путь к свободе, навлекла на Германию лишь позор чужеземного владычества и еще больший позор торжествующей реакции. Даже новые мировые потрясения 1830 года и 1848 года не могли выбить реакцию из седла, водруженного ею на спину немецкого народа. И как во время первой французской революции немецкая литература и философия, переживавшие период своего высшего расцвета, не смогли спасти призрак германской империи от окончательного исчезновения, так и ныне все наши говоруны, писаки и барды не могут гальванизировать политический труп, тело, покинутое душой еще во время роковой Крестьянской войны. – Народные вожди и великие патриоты не падают с неба, они выходят из глубин народной жизни и народной истории. Когда развитие истории задерживается, когда подавляется возвышенный энтузиазм народа, тогда неизбежно увядание политического гения народа. Именно это и случилось в Германии. В эпоху Крестьянской войны немецкий народ мог выдвинуть из своей среды государственных мужей, которые умели сочетать в себе, порождать и развивать дух современности и патриотизма. В наше время у него отсутствует общая почва и традиция, необходимые для появления таких вождей. Все воспоминания о величии Германии относятся к средневековью или к древности. Современный немецкий патриотизм носит реакционный характер и не имеет опоры в народе. Новый немецкий народ еще не народился, и потому не смогло еще развернуться современное немецкое движение. Без способности возрождаться нет народа, без народа нет патриотизма в современном смысле слова. Нынешний немецкий патриотизм, проявляющий себя лишь в поношении всех соседей Германии, потому что ему не хватает мужества и таланта, чтобы приступить к возрождению своей родины, не более, чем бессовестный обман. Германия не изнемогает под гнетом чужеземного владычества, которое некогда стремились навлечь на нее лишь затем, чтобы найти повод к народному восстанию, не прибегая при этом к внутренней работе, необходимой для дела возрождения: причина ее недуга – загубленная революция. В наши дни она не может без содействия прогрессивных европейских народов возродить движение, которое сама погубила безрассудно во время собственной реформации, против которого воевала во время первой французской революции. Если немцы слишком горды, чтобы идти рука об руку с народами, которые освободились или хотят освободиться от христианско-германского средневеково-феодального владычества, тогда они должны служить средневековой реакции, одержать победу над которой им не удалось в свое время. – Последний случай, представившийся нам для народного восстания в национальном смысле этого слова, привел лишь к победе реакции, потому что война против Франции с самого начала была войной реакционной Европы против французской революции. И если бы сегодня Германия снова была вовлечена в войну с каким-либо государством, то победа наших армий тем более была бы победой реакции, ведь в этом случае не мы сражались бы за свою независимость. – Мы так низко пали – однажды мы уже пережили это в Австрии, – что поражение своих армий мы должны были бы приветствовать как свою победу. – «Мировая история – это мировой суд». Грех, совершенный нами еще в XVI столетии, мы должны искупать по сей день. Кто мог предвидеть катастрофы, ожидающие нас из-за того, что наше развитие в новое время было задушено в зародыше? Разумеется, всякая борьба народов, которая в наш век может вестись только за национальную независимость, может окончиться лишь равноправием всех народов, даже тех, которые ранее сражались против национальной независимости других. Но какими средствами достигается эта конечная цель, какой миролюбивый или воинственный германский патриот дерзнет помыслить об этом?

Времена расового господства минули; даже самый малочисленный народ, независимо от того, к какой расе он принадлежит, к германской или романской, славянской или финской, к кельтской или семитской, – как только он заявляет о своих притязаниях или правах на место среди культурно-исторических народов, может рассчитывать на симпатии могущественнейших западных культурных народов, которые ныне обрели верного союзника в лице возрождающегося итальянского народа. – Как патриоты всех других многострадальных народов, и немецкие патриоты могут достигнуть цели своих устремлений лишь в союзе с прогрессивнейшими и могущественнейшими народами земли. Если же, напротив, они будут продолжать дурачить самих себя и немецкий народ баснями о мощи и величии «германского меча», то лишь прибавят к старой, неизгладимой вине новую, сыграют на руку реакции, увлекут вместе с собой в бездну погибели всю Германию.

Примечание I

Талмуд, так же, как Мидраш, объясняет освобождение Израиля из египетского пленения целомудрием еврейских женщин и их верностью еврейской национальности. Особенно подчеркивается то, что евреи в Египте сохраняли свои национальные имена и язык, не приняли имен и языка египтян и были по этой причине более достойны освобождения, чем изгнанники позднейших времен, когда такая форма ассимиляции стала более частым явлением. Свидетельством тому служат следующие отрывки:

«Наши предки не изменяли своих имен в Египте. Те, кто попал в Египет, носили имена Реувена и Шимона, и их потомки, которые покинули Египет, продолжали носить те же имена. Иехуда не переделал свое имя на Руфа, Реувен на Лулиана, Иосиф на Луста, Вениамин на Александра» (Мидраш Рабба: Числа 20; Песнь Песней 4; Левит 32).

Даже наш величайший пророк и законодатель Моисей порицался за то, что предстал перед дочерями Итро как египтянин, а не еврей. И поэтому, утверждает Мидраш, Бог отверг его просьбу быть похороненным в Святой земле; в то время, как Иосиф, который никогда не отказывался от своего происхождения, был вознагражден тем, что останки его принесли на Святую Землю и похоронили в ней. Моисей говорил Богу: «Всемогущий, останки Иосифа были похоронены в Святой Земле, почему не удостаиваешь Ты меня тем же?» Отвечал Святой, да будет благословен Он: «Человек, который признавал свою страну, заслужил того, чтобы покоиться здесь, но тот, кто отвергал ее, не будет погребен в ее святой земле». Откуда нам известно, что Иосиф признавал свою страну? Мы знаем это из следующего: когда его госпожа пожаловалась на Иосифа своему мужу, сказав: «Посмотрите, он привел к нам еврея ругаться над нами», Иосиф не отрицал, что он Еврей, но подтвердил это, и, когда он предстал перед фараоном, он гордо воскликнул: «Я был похищен из Земли Иудейской». Поэтому он был погребен в своей собственной земле». Но ты, отвергший свою страну, не будешь погребен в ней, ибо, когда дочери Итро сказали «Какой-то египтянин защитил нас от пастухов», ты слышал это и молчал, и потому ты не будешь погребен в своей земле» (Мидраш Рабба: Второзаконие 2).

Примечание II

Точка опоры вне мира – тезис положения как еврейской исторической религии, так и естественной религии древних индусов, – является пунктом соприкосновения еврейского и языческого, семитского и индогерманского мировоззрений, зародышем, из которого выросли средневековый христианский и современный научный взгляд на мир. Здесь, в этом важном пункте соприкасаются два великих духовных направления двух великих исторических рас. Здесь выступает то, что является общим для них, и то, в чем они расходятся.

Обе расы первоначально признавали и четко выражали в своих древнейших литературных памятниках ту идею, что обычные жизненные условия становятся недостойными человека, как только в нем пробуждается его дух, и что они требуют освящения, искупления. Обе расы мечтают о золотом веке, который они видят в далеком прошлом, о потерянном рае, который они надеются вновь обрести. – Но противоборство грубых стихийных сил, которым начинается история человечества, равно как всякая история развития, противоречит гуманной сущности, содержащей с самого начала зародыш гармоничного единства жизни – цель истории социального развития. Чтобы помочь человеческому духу в этой борьбе, обе религии проповедуют в качестве средства обретения святости и спасения воздержание от удовольствий жизни, покупаемых ценой смерти и страдания родственных нам душ. Но есть различие в том, что они проповедуют, и это различие определяет существенное расхождение, имеющееся между двумя мировоззрениями. Аскетическая тенденция индогерманской расы, созерцательный характер которой никогда не побуждал ее вести активный образ жизни, в конце концов выражает себя в полном отрешении от жизни, в отрицании жизни (то есть брахманизме и буддизме). С другой стороны, евреи от начала своей истории и в продолжение всех бурь своего изгнания упорно придерживались своей миссии, а именно, стремления освятить не только индивидуальную, но и социальную жизнь Человека, чтобы подготовить человечество к наступлению мессианского времени, которое будет соответствовать духу Божественного Откровения и его святости.

Дух индусской мудрости в наш век нашел свое чистейшее выражение в сочинениях чистокровного немца Шопенгауэра, труды которого не должны оставаться неизвестными ни одному образованному человеку. Шопенгауэр представляет в рамках христианско-германского мира тенденцию, решительнейшим образом противостоящую концепциям Гегеля. Последний рассматривал историческое генетическое миропонимание, то есть еврейское миропонимание, следовательно, миропонимание в христианском смысле, лишь как генезис духа, и таким образом он вознес конкретную еврейскую историческую религию на высоты отвлеченной спиритуалистической философии. Шопенгауэр же попросту отрицал историческую религию и вместе с ней само историческое развитие, следовательно, саму жизнь во всех ее формах, идеальных и реальных. Этот нигилизм, лежащий в основе мировосприятия всей индо-германской расы и с самого начала нашедшей свое выражение в Индии, послужил в конце концов причиной крушения естественной религии и ее распада. Лишь генетическое миропонимание иудаизма, которое могло примыкать к нигилизму естественного мира, в то же время нисколько не преуменьшая ценности творческого человеческого фактора в истории, было способно обогатить мир более утешительной концепцией, которая могла поднять мир, упраздняющий сам себя, из развалин, неся надежду на грядущее возрождение.

Если мы согласимся с Шопенгауэром и индогерманцами в том, что творческая сущность является лишь стихийной природной силой, а не творческим гением всякого исторического развития в природе и в истории, то мы должны будем считать мир продуктом внутренне противоречивых и разрушающих себя сил, стремление которых, выраженное в формуле Шопенгауэра «воля к жизни», не имеет цели и назначения и не дает удовлетворения нравственному и мыслящему человеку. – Лишь историческая религия, усматривающая в борьбе сил природы – равно как индивидуумов и наций – лишь этапы развития и несущая в себе самой уверенность в конечной победе Божественной Силы, не нуждается в отрицании жизни для того, чтобы достигнуть своего освящения. И даже сама святость жизни, которую проповедует индуизм, является по своему содержанию лишь созерцательным эгоизмом, от которого человечеству мало пользы. Всякое стремление к лучшему бытию, действительному или идеальному, в этом мире или в будущем, представляется этому созерцательному эгоизму чистой несуразицей. Стремление вообще представляется ему попыткой увековечить «естественное состояние» с его грубой, стихийной, бездуховной борьбой в неорганическом мире, bellum omnium contra omnes, войной всех против всех. Эта материалистическая, антигенетическая точка зрения носит во всех социальных движениях консервативный или реакционный характер. Шопенгауэр, как известно, завещал свое состояние берлинским борцам против народа. – Его концепция смыкается с христианством лишь в его негативной части, в том, чем христианство отличается от иудаизма, а именно в христианском презрении к «земной жизни», но не распространяется на его позитивную сторону, на апофеоз возрождения, посредством которого христианство обращало языческий мир в еврейскую веру и примиряло его с жизнью.

Мы не хотим, тем не менее, отрицать тот факт, что часто результаты были противоположными. Приверженцы созерцательного взгляда, иногда заходившие так далеко, что отрицали самую волю к жизни, подчас были способны создавать великие произведения искусства, а также наслаждаться ими, тогда как путь тех, кто возложил на себя עול מלכות שמים, бремя небесного царства, то есть выполнял историческую миссию устройства и преобразования социальной жизни по божественному плану, отнюдь не был усеян розами.

Примечание III

В 1858 г. в Лейпциге в издательстве Отто Виганда вышло в свет сочинение под заглавием «Две беседы о выходе из еврейства, в коих рассматривается вопрос, затронутый в переписке доктора Авраама Гейгера». – Автор пытается доказать, что выводы Д-ра Гейгера неприемлемы ни с философской ни с социальной точки зрения. Вот его аргументы касательно социальной области:

«Мой друг, – пишет он, – есть вещи, от которых Вы не можете уйти. Печать рабства, – если нам дозволено пользоваться этим выражением, – которую века угнетения оставили на еврейских чертах, может быть снята благословенной дланью отвоеванной гражданской свободы; осанка евреев после счастливо одержанной свободы и уже во время борьбы за это благородное достояние может вновь стать прямой и гордой. Еврейский лик может осветиться обретенным благородством, и духовный подъем, охвативший весь народ, может привести к расцвету духа и за краткий период породить из среды тех, кто недавно с трудом изъяснялся на языке страны своего обитания, поэтов и писателей, которых страна, хотя и не без некоторого сопротивления, смешанного с удивлением, вскоре причислит к своим лучшим сыновьям. Такое положение дел должно, несомненно, вызвать восхищение в сердцах нынешнего поколения немцев, и все же, вопреки этим достижениям, стена, разделяющая еврея и христианина, стоит нерушимо, все еще закрыты на все запоры ворота, через которые они должны пройти, ибо нелегко усыпить стража, надзирающего за ними. Этот страж – расовое различие, существующее между еврейским и христианским (немецким) населением. Если это утверждение удивит Вас, я попрошу Вас подумать над тем, не является ли чуть ли не правилом, что повсюду (у германцев) расовые отличия порождают предрассудки, против которых всякая филантропическая болтовня бессильна. Отношения, сложившиеся между германским и славянским населением в Богемии, в Венгрии и Траисильвании, между немцами и датчанами в Шлезвиге или между ирландцами и англо-саксонскими поселенцами в Ирландии, служат хорошей иллюстрацией расового антагонизма в германском мире. Во всех этих странах различные элементы населения жили бок о бок на протяжении столетий, пользуясь равными политическими правами, и все же столь велики расовые или национальные различия, что социальное слияние различных элементов населения даже по сей день немыслимо. И как можно сравнивать расовые отличия, существующие между германцем и славянином, кельтом и англо-саксом или немцем и датчанином, с расовым антагонизмом, существующим между детьми сыновей Иакова, которые происходят из Азии, и потомками тевтонцев и Арминия, предки которых с незапамятных времен обитали в центре Европы, между гордым, рослым, но добродушным светловолосым германцем и черноволосым, юрким и низеньким человечком с явно выраженным азиатским обликом? – Расы, которые в такой мере различаются, чувствуют взаимную инстинктивную неприязнь, против которой бессильны все доводы разума».

Это, по крайней мере, откровенный язык, хотя автор и не доказал того, что намеревался доказать: крещение не сделает из еврея германца. Но здесь, по крайней мере, содержится признание того, что инстинктивный расовый антагонизм в Германии еще сильнее всех доводов рассудка. «Чистая человеческая природа» превращается в глазах немцев в природу чистого германизма. Представители «рослой светловолосой расы» с удивлением, к которому примешивается неприязнь, взирают на возрождение «черноволосых юрких человечков», независимо от того, являются ли те потомками библейских патриархов или древних римлян и галлов!

В то время как другие цивилизованные западные нации упоминают о позорном гнете, которому прежде подвергались евреи, для того, чтобы заклеймить его, немец указывает лишь «на печать рабства», которой он отметил «еврейские физиономии».

В статье, появившейся недавно в «Боннерцейтунг» под заголовком «Бонн восемьдесят лет тому назад», автор пишет о евреях в издевательском тоне и изображает их как народ, живущий в гетто и добывающий средства к существованию с помощью мелкой спекуляции. – Я полагаю, что следовало бы меньше удивляться тому, что евреи, которым закрыт доступ к важным отраслям промышленности и торговли, отыскивают средства к существованию с помощью «мелкой спекуляции», чем тому обстоятельству, что они вообще могли выжить на протяжении всех этих столетий гнета. – В действительности, им было отказано в средствах к существованию и даже в праве жительства. Лишь с помощью охранных денег каждое еврейское поколение и община должны были выкупать заново «привилегию» не быть изгнанными из домов своих предков, – и они чувствовали себя счастливыми, если не были вопреки договорам ограблены и изгнаны или не становились жертвами резни, устраиваемой бесноватой чернью! Я также могу поведать историю «восьмидесятилетней давности». Один еврей снискал расположение курфюрста в Бонне. Ему предоставили право просить о какой-либо «милости», и он выпросил для себя и своих потомков разрешение селиться в Энденихе. (Эндених – местечко около Бонна).

Примечание IV

Габриель Риссер, издатель журнала «Jude» («Еврей»), если мне не изменяет память, никогда не впадал в заблуждение, разделяемое современными немецкими евреями, будто эмансипация евреев непримирима с культом еврейского национализма. Он потребовал эмансипации для евреев лишь на одном условии: они должны были получить все гражданские и политические права в обмен на согласие соблюдать все политические и гражданские обязанности.

Предположим, что евреи на самом дело обладают не только национальным культом, но и действительной национальностью, то есть территорией и государством, и что, как это всегда было и будет с другими нациями, многие граждане этого суверенного государства поселились в чужих странах, например, в Англии, Франции и других, и живут в них на протяжении столетий. Разве эти страны отказали бы им в великом праве натурализоваться, если бы они в обмен на гражданские и политические права обязались бы выполнять все обязанности и нести все тяготы гражданина? Разве недостаточно человеку родиться в какой-либо стране или же доказать, что он жил в этой стране, что это его родина, чтобы получить право быть ее гражданином по истечении определенного срока? В странах, которые находятся сегодня на вершине цивилизации, это само собой разумеется, но не в Германии. Еврей, предки которого жили в Германии в течение столетий, должен отречься от своей расы, своего происхождения, своих традиционных памятных дат, своего типа темперамента и характера – для того, чтобы доказать, что он достоин жить в государстве? – Нет, среди народа, который никогда не поднимется до уровня современной государственности, если не преодолеет своих наследственных расовых предрассудков! – Евреи, заметим попутно, никогда не были подвластны предрассудку и не руководствовались стремлением к расовому господству. Основной закон Моисеевого государственного устройства недвусмысленно провозглашает равенство обитателей Земли Израилевой, независимо от того, евреи ли они или иноземцы, поселившиеся в еврейской стране.

Примечание V

Во времена, когда в Германии жил Мендельсон, в Польше выступил человек по имени Исраэль Баал-Шем. Он, как и Мендельсон, не стремился к тому, чтобы стать основателем секты. Но как вопреки своим личным желаниям Мендельсон вызвал к жизни движение реформистов в Германии, так рабби Исраэль Баал-Шем оказался основоположником хасидской секты в славянских странах. Слово хасид в буквальном смысле обозначает весьма благочестивого еврея и не несет в себе в отличие от слова «пиетист» в протестантском христианстве никакого дополнительного содержания. Среди евреев во все времена были хасиды, точно так же, как задолго до рабби Исраэля по прозванию Баал-Шем встречались евреи, занимавшиеся изучением практической Каббалы и мистических учений Каббалы и находившие огромное число последователей. – Но, с другой стороны, в прежних поколениях имелись евреи, которые принимали участие в культурной жизни страны своего проживания, например, в Испании в той же мере, в какой евреи в Германии, начиная с эпохи Мендельсона, принимали участие в культурной жизни Германии, и все же они в отличие от последних не становились реформистами. Если со времен Мендельсона рационализм среди немецких евреев, а со времен рабби Исраэля хасидизм среди евреев славянских стран вызвал серьезный раскол, то причина этого кроется в своеобразных условиях эпохи, которая даже в тех странах, где она почти не была осознана народом, как, например, в славянских странах, отличается toto genere от всех прежних эпох. В особенности это относится к славянским странам, где дух времени проникал в сознание масс.

Хасиды, подобно ессеям еврейского происхождения последнего периода древности и подобно набожным христианам-протестантам в конце средних веков, представляют тенденцию, которая в противоположность внешнему благочестию буквалистской веры выражает богатство еврейского духа. Хасиды не придерживались педантично строго еврейского Закона, хотя они в принципе и не отрицали авторитета ни письменного, ни изустного Закона, полагая и тот и другой проявлениями духа. Не форма, но дух, сотворивший ее, в их представлении снят. Их менее всего можно назвать аскетами, однако они строго соблюдают все законы нравственности и чистоты. Они отвечают раввинам, если те обвиняют их в нарушении определенных законов и предписаний, – «Мы подвластны не «מדת הדין», то есть строгой мере наказания Бога, но «מדת הרחמים», то есть Его мере милости и милосердия». Философский аспект хасидизма с точки зрения теоретической Каббалы разработан рабби Самуилом из Вильны в его книге «Тания» [99]. Ученики этого философа называют себя Хабадом (аббревиатура, составленная из начальных букв трех ивритских слов: «חכמה» – мудрость, «בינה» – разум и «דעת» – знание). Эта секта имеет своих последователей и в Иерусалиме.

Что касается формы, которую хасидизм принял среди еврейских масс в Польше и других славянских странах, равно как в Венгрии, то она бесспорно не свободна от грубых извращений и смехотворных суеверий, однако критики, которые справедливо борются с повседневными заблуждениями хасидизма, очевидно совершенно не поняли его истинной сущности и исторического значения. – Раввины, как и рационалисты, пытались объявить хасидизм ересью, но их критика произвела столь же слабый эффект, как рационалистическая критика спиритуалистической тенденции, которая подобно реформе была закономерным продуктом века и, пусть несознательно или скорее именно по этой причине, представляется весьма знаменательным явлением. Реформистское движение возникло лишь после того как современная жизнь уже подточила средневековый иудаизм и засыпала источник, из которого он черпал жизненные соки. Поэтому оно могло использовать лишь ствол иудаизма, отделенныи от его корня в качестве строительного материала и украшения для храма, который помимо этого не мог предложить верующим ничего еврейского. Хасидизм, напротив, воздвигал свое строение в лоне жизнетворного духа иудаизма, подвергавшегося более инстинктивно, чем сознательно, воздействию духа современности и таким образом образовавшего переход от средневекового иудаизма к возрожденному иудаизму, который находится еще в процессе развития. Невозможно предугадать, что принесет с собой хасидизм, если им овладеет национальное движение. Хасидизм с каждым днем усиливает свое влияние в крупных еврейских центрах Востока. Даже раввины, объявлявшие недавно хасидизм ересью, начинают понимать, что имеются лишь две альтернативы для широких народных масс Восточной Европы: или в результате проникающей извне современной культуры вместе с реформаторами отойти от иудаизма, или предотвратить это отпадение посредством возрождения, несомненным предтечей которого является хасидизм.

Хотя хасиды не имеют социальной организации, их жизнь основывается на социалистических началах. Дом богатого человека всегда открыт для бедняка, и последний чувствует себя там столь же нестесненно, как в своем собственном доме. Очевидно, они избрали своим паролем изречение из «Авот» «שלי שלך ושלך שלי חסיד» то есть «Кто говорит: мое – твое, и твое – твое, богобоязнен» (Авот 5:10) [100] . Секта, которая проявляет такую самоотверженность и члены которой способны на такое сильное религиозное воодушевление, должна основываться на чем-то большем, нежели одной грубости и невежестве.

Примечание VI

Греки в своем религиозном культе освящали Природу в ее замкнутой в себе, гармоничной форме, но не в процессе становления, не в фазе возникновения. Человек также обоготворялся в греческом мире лишь в качестве завершенной организации как существо, стоящее на вершине органической жизни, но не как носитель новой жизненной сферы, не как духовная, нравственная и социальная сущность, находящаяся в процессе становления и развития, как на него смотрело христианство, являющееся дальнейшим развитием исторической религии иудаизма. – Евреи, напротив, обоготворяли историю, становление, культ Того, само имя Которого выражает «прошлое, настоящее и будущее». Даже сферы космической и органической жизни, которые уже завершены и замкнуты в эту нашу эпоху, рассматриваются в Библии не как вечное и неизменное коловращение, но как генезис. Библия начинает с сотворения мира и провозглашения субботы природы, провидя всю историю человеческого развития и конечную субботу истории. Тенденция усматривать присутствие Бога в истории, не только в истории человечества, но и в истории космического и органического миров, служит существенным проявлением еврейского духа. При изучении истории в более узком смысле слова это стремление познать процесс становления подразумевается само собой. При изучении природы, напротив, оно постулирует наличие определенного духовного направления в качестве отправного пункта течения, оставшегося по сей день чуждым современной науке. Гете и Гумбольдт даже не принимали духовного течения, которое было столь тесно связано с еврейской концепцией Бога.

Греки освящали целостность природы, включая в нее человека в качестве ее завершенного продукта, евреи освящали целостность истории, включая в нее историю органической и космической жизни; и наконец христиане освящали отдельный человеческий индивидуум как божественную личность. Христианство – апофеоз индивидуальности.

Христианство освящало отдельную личность, мужчину или женщину, без семьи и без отечества. Такой взгляд и справедлив и несправедлив по отношению к человеку, ибо, чтобы очертить права индивидуума, человека мыслят умозрительно, а не таким, каков он есть действительно, то есть в связи с Природой и Историей, семьей и родиной. – Падение древнего мира и вторжение германских племен обусловило право индивидуальности и показало одновременно односторонность этого направления, односторонность, которая ныне является причиной его исчезновения. Оно, однако, вновь возродится, когда индивидуализм воссоединится с другими более высокими тенденциями. Осуществление этого более высокого единства окажется возможным лишь в еврейском историческом культе, поднятом на уровень науки. Исторический культ, достигший уровня науки – это религия Библии, которая поднята до уровня научного генезиса космической, органической и социальной жизни, развитию и распространению которой посвятит себя гений евреев после своего возрождения в качестве независимой нации.

Примечание VII [101]

В эпоху, которая отделяет естественную, органическую жизнь доисторических рас от социальной жизни исторических народов, доисторические расы согласно Книге Бытия обрекались на истребление, что нашло свое выражение в непонятых поныне словах:

 «לא ידון רוחי באדם לעלם בשגם הוא בשר» , «Не вечно Лучу Моему быть пренебрегаему человеками, потому что они плоть». Все, что рождается, должно со временем исчезнуть. – Ничто в существовании не длится вечно, ни атом, ни вся планета, ни зародыш, из которого родились целые поколения, ни высочайшее создание земли, человек, потому что он плоть и должен следовать «путем всего плотского», а именно путем смерти и возрождения.

Все народы древности создавали легенды о последней катастрофе в сфере органической жизни. Но лишь нашему еврейскому генетическому миропониманию, проникшему глубоко в самую сущность сотворенного мира, было дано постигнуть бытие как становление, заключающее в себе противоречие между жизнью и смертью, и увидеть в действительности вечное чередование рождения и возрождения.

Антигенетическое, языческое миропонимание, утверждавшее вечность бытия, избегало где только можно открытой постановки вопроса о становлении. Но современная наука шаг за шагом вытесняла старое мировоззрение со всех его позиций.

Феномен рождения и умирания индивидуальных существ, – а всякое существование во времени и пространстве индивидуально, то есть ограниченно, – с такой наглядностью предстает перед нами во всей сфере окружающей нас органической жизни, что языческое представление о бессмертии сущего давно уже признало сомнительность своей позиции и искало убежища в теории предсуществования зародышей или номов.

В физиологии теория предсуществования зародышей давно признана несостоятельной. – Не только все тело органического индивидуума возникает из одного зародыша, который всякий раз рождается заново в результате акта сотворения или размножения, но и во всякий момент своего существования каждая часть этого тела восстанавливается из зародышей, которые беспрерывно снова образуются посредством акта сотворения из зародышевой жидкости, из крови.

Та оговорка, что образование зародышей, хотя оно в каждый данный момент и является процессом образования нового, не есть истинный акт сотворения, потому что предсуществовала зародышевая жидкость, свидетельствует прежде всего о полном игнорировании этого явления в процессе образования органического мира, которому всегда предшествует противоположный процесс – распад жизни, смерть. – Нет соединения без распада, нет синтеза без анализа – учит уже химия.

Образование зародыша в сфере органической жизни – в действительности есть процесс органической химии, как в космической сфере образование атомов – процесс неорганической химии, как, наконец, в социальной, человеческой или духовной сфере всякое новое порождение является лишь процессом духовной химии. Повсюду синтетическому процессу предшествует процесс аналитического разложения, новому образованию жизни – распад уже существующей. – Если даже во всякой сформировавшейся сфере жизни движение происходит по кругу, образование зародышей и в результате их разложения – образование зародышевой жидкости, то все же образование зародышевой жидкости – явление действительного отмирания индивидуальностей. Однако смерть индивидуального – это не «шутка» и зарождение новой жизни – не «детская игра». В образовании нового и распаде старого как раз и проявляется все различие, существующее между жизнью и смертью. – Правда, это различие не носит абсолютного характера, ибо в противном случае одно не проистекало бы из другого, не могло бы переходить в другое. Единственная, вечная сила, которая не возникает и не исчезает, из которой ничего нельзя вычесть, к которой ничего нельзя прибавить, обнимает жизнь и смерть, превращает одно в другое и при всех изменениях остается всегда неизменной. Закон «сохранения силы» является величайшим открытием современной науки, благодаря чему она сравнялась в ценности со своей старшей сестрой, современной философией, и опередит ее. Но именно это великое научное открытие наглядно показывает, что кроме этой единой, вечной и неизменной силы, все остальное – и различные силы природы и различные формы материи, которые до этого открытия считались вечными и неизменными, – лишь преходящие, вторичные феномены. Если наука сегодня ищет ключ к бытию сил и форм материи, то она предполагает не их вечность, но их изменяемость, и находит она этот ключ не в зримом творении, но в незримом Творце.

Наука приходит к выводу, что не всегда для возникновения органических зародышей необходима органическая материя, что последняя предсуществует в органической сфере, как неорганическая в космической лишь в том случае, если, как это происходит в нашей космической и органической жизни, развитие этих обеих сфер носит замкнутый характер и совершается лишь циклично; органическое вещество возникает из неорганического, материальное из нематериального первоначально повсюду, где начинают развиваться сферы космической и органической жизни.

После того, как гипотеза о предсуществовании зародышей оказалась несостоятельной и открыто защищать ее стало невозможно, были сделаны попытки спасти ее с помощью косвенных доказательств. Антигенетическое направление поэтому со всей силой воспротивилось признанию феномена внематочного зарождения, самопроизвольного размножения, generatio spontanea, так называемого гетерогенезиса, и попыталось, невзирая на наглядные доказательства, отрицать его. Но оно было вытеснено и с этой позиции.

Тот, кто следил за экспериментами, произведенными недавно физиологом Пуше и его друзьями, – о них был сделан доклад на заседании Парижской академии наук, – мог убедиться в том, что гетерогенезис в свете доказанных фактов больше не может вызывать сомнения. Пуше и его друзья установили, что из неорганической материи возникают первые органические зародыши и что с их отмиранием появляется именно то органическое вещество, которое становится местом зарождения сложных организмов. Действительно, подобным же образом, согласно выводам Дюпти-Туара, еще в наше время на островах южной части Тихого океана, которые лишь теперь выступили из моря, возникают многие организмы, чьи зародыши, по мнению ученого французского адмирала, не могли быть занесены туда ни воздухом, ни водой.

Принимая во внимание эти позитивные наблюдения и эксперименты, можно отвергнуть как несостоятельную любую попытку косвенным образом взять под защиту идею предсуществования зародышей. – Тем временем спасают, что только можно спасти. Если имел место процесс созидания, то следовало изгнать Творца из мира, ибо Ему нечего было больше созидать. Отрицают возможность повторного акта созидания в различные геологические эпохи и отрицают в частности, что существование любого органического вида предполагает первоначальный акт творения; утверждают, что различные виды есть лишь разновидности, а не неизменные виды, они возникают не в результате произвольного зарождения, но под влиянием климатических условий и борьбы за существование в продолжение длительного периода, в процессе постепенных переходов, которые мы сегодня не можем проследить как следствие непрерывного развития одних из других.

Наука, которая не допускает сомнения в постоянстве видов, развенчала и эту апелляцию антигенетического направления к невежеству, и, если она не могла проследить путем прямого наблюдения за процессом, происходившим в ходе геологических эпох сотворения мира, то все же она могла установить этот процесс у примитивнейших животных и растительных организмов посредством эксперимента, а у более сложных организмов – в результате открытия того факта, что последние и по сей день «самозарождаются».

Эксперимент, с помощью которого мы как бы принуждаем природу ответить на обращенные к ней вопросы, – не единственный путь, ведущий к положительному решению проблемы, как поступает природа при сотворении различных органических видов. Мы уже упоминали о наблюдениях, сделанных адмиралом Дюпти-Туаром на островах южной части Тихого океана и доложенных им на заседании Академии наук. Гораздо более обстоятельные наблюдения нашего физиолога Иоганнеса Мюллера устанавливают для высших организмов то, что эксперимент установил для низших: возникновение высших видов путем самозарождения.

На основе наблюдений Мюллера мы можем установить без каких-либо трудностей те естественные условия, при которых даже у высших организмов возможно самозарождение.

Среда, в которой такое более сложное формирование зародыша возникло и продолжалось в эмбриональной стадии, не была согласно Иоганнесу Мюллеру ни воздухом, ни водой, ни известным «первичным веществом», но уже существовавшей развитой маткой, которая наряду со своей функцией обычного полового органа, посредством которого продолжается род, имела другую функцию: путем произвольного зарождения образовывать по соседству друг с другом семена и яйца нового более высокого вида, развивающиеся в эмбриональный период в зрелый плод. Все разгадки разгадываются, если принять это предположение, которое согласно неоспоримому и неоспариваемому наблюдению Мюллера является чем-то большим, чем гипотеза.

Чем выше стоит особь на лестнице органического созидания, тем больше она нуждается для своего эмбрионального развития, как и для своего дальнейшего прогресса, в кормящей матери, в родительском уходе. А как, спрашивается, можно даже помыслить о самозарождении высших видов, если не посредством чуда? – Эта загадка разгадана. Не без родителей или, скорее, приемных родителей, но путем произвольного самозарождения в лоне таких видов, которые стояли ближе всего к более сложным в физиологическом отношении особям, эти высшие виды могли, должны были вступить в процесс творения. – Например, если распространить этот взгляд на высшие организмы, на всемирно-исторические человеческие расы, то сегодня ничто не противоречит тому предположению, что эти расы возникли путем произвольного зарождения в материнском лоне уже существовавших доисторических человеческих рас и развились в этой среде. Это вполне вероятно, и древнейшие легенды всемирно-исторических народов дают основания предполагать, что всемирно-исторические расы, после того как они этим первоначальным путем, равно как и путем настоящего размножения, увеличились и превратились в «мировую державу», относились к своих приемным родителям не лучше, чем кукушка, вскормленная в чужом гнезде.

Как мы видим, антигенетическое мировоззрение в области органической жизни вытеснено уже со всех своих позиций; идея предсуществования зародышей больше ни в каком отношении не является состоятельной.

Потерпев поражение в сфере органической жизни, оно ищет спасения в космической сфере, где вместо идеи предсуществования зародышей оно защищает идею предсуществования атомов.

Весомая материя остается на нашей сформировавшейся планете, вопреки всем переменам, всегда одной и той же. Следовательно, приходят к выводу, что она была такой с незапамятных времен. Так же, как считают, что из кругооборота жизни в сформировавшейся органической сфере современной мировой эпохи можно вывести идею предсуществования всеобщей органической материи и при возникновении сферы органической жизни, точно так же из кругооборота космической жизни в нашей сформировавшейся планетарной системе и на поверхности нашей планеты выводят идею предсуществования всеобщей космической или неорганической материи и при возникновении сферы космической жизни в мировом пространстве. – Но последнее заключение ничем не лучше первого. – Как в органической сфере органическая материя или зародыши вовсе не существовали с незапамятных времен, так же и всеобщая неорганическая материя или ее атомы, из которых постоянно воспроизводятся на нашей сформировавшейся планете газообразные, жидкие и твердые вещества, не существовали с незапамятных времен в нашей космической сфере. Как геологические исследования доказывают, что всеобщая органическая материя первоначально возникла и продолжает повсюду возникать по сей день в результате акта сотворения органических зародышей из неорганической материи там, где нет еще органической материи, так и космология дает доказательство того, что всеобщая космическая материя первоначально была создана посредством акта сотворения космических атомов из бесконечно расширенного воздушного пространства и по сей день рождается повсюду в мировом пространстве, где нет находящихся в процессе развития планет, где светящиеся мировые тела гаснут, застывают, окаменевают и отмирают.

В области фактов космологии я могу сослаться лишь на работы, публикованные мною в 1857 и 1858 годах в гамбургском журнале «Ярхундерт» и в выходящем в Галле журнале «Натур», который издает Отто Уле.

В мировом законе «сохранения силы», в правильно истолкованном законе «всемирного тяготения», тождественность которого с законом «сохранения силы», открытом в недалеком прошлом, я доказал, естествознание находит подтверждение еврейской идеи единства и неповторимости творческой сущности. В физическом и физиологическом, то есть в космическом и органическом мире этот закон объясняет все физические, химические и жизненные явления – в духовном, то есть социальном мире, все исторические и человеческие – последние, разумеется, раскроются во всей полноте лишь тогда, когда развитие социальной и жизненной сферы будет завершено. Точная наука о социальной жизненной сфере еще не существует – наука до последнего времени имела своим предметом лишь природу, сферы космической органической жизни, – потому что объект социальной науки, социальный мир, находится еще в становления, наука же устанавливает объективно только сущее. Поэтому наука не имеет еще ничего общего с религией; религия, подобно морали, есть продукт социальной жизни. – Если наука и подтверждает еврейскую идею единства всего сущего, то это происходит лишь в том смысле, что она с одной стороны отрицает языческую, антигенетическую концепцию единства материи и ее атомов, а с другой освобождает саму идею единства от всех ее антропоморфических, человеческих, то есть субъективных, по существу религиозных форм, которые присущи ей как идее первоначального сотворения рас и от которых она никогда не сможет и не решится совершенно отказаться, являясь в основном социальным, человеческим продуктом, если хочет оказать обратное влияние на социальную, человеческую жизнь. – Лишь после полного развития человеческой, социальной жизни наука сможет познать также и эти формы. Лишь тогда и наукой будет признано их право.

Примечание VIII

Луццатто совершенно откровенно высказываетеся о культе жертвоприношения: он относит его возникновение к домоисеевым временам. Слово «קדוש» – «святой», которое несомненно старше, чем Моисеев Закон, происходит, по его мнению, от слов «יקוד אש» – «сжигаемый огнем», что связано с древним обычаем сжигать все жертвоприношения. Луццатто может считаться авторитетом: он лингвист и набожный еврей. Согласно его взглядам, культ жертвоприношения, описанный в Библии, является уступкой, сделанной Моисеем народным верованиям детей Израиля, дабы предотвратить обращение их к язычеству. Он имел, по мнению Луццатто, еще одно назначение: упрочить единство народа, поскольку согласно предписанию, жертвы следовало приносить только в одном месте, в Иерусалимском Храме. Этот культ предусматривал также благотворительные цели, предписывая, что всякая жертва должна незамедлительно съедаться, вследствие чего нередко приглашали бедняков на трапезу, на которой поедали закланных животных. Так обстояло дело с пасхальным агнцем, так и со многими другими добровольными жертвами: почти каждый глава семьи приносил жертву не реже чем раз в год, и таким образом культ жертвоприношения создавал основу для еврейской сплоченности, что нашло свое практическое выражение в изречении: «כל ישראל ערבים זה בזה», «Все евреи отвечают друг за друга».

Маймонид идет еще дальше и видит в этом ограничении культа жертвоприношения одним местом стремление воспрепятствовать его исполнению. Он, подобно другим мыслителям, рассматривает культ жертвоприношения как уступку языческим формам богослужения, но подчеркивает то обстоятельство, что целью Моисея было вытеснить с помощью церемонии жертвоприношения человеческие жертвоприношения, которые были распространены среди народов Востока. Подобное объяснение предлагается Абарбанелем в его комментариях к Книге Исхода: принесение в жертву пасхального агнца было введено, дабы отвратить народ от поклонения египетскому богу Амону, который изображался с бараньей головой. Бесспорно, что принесение в жертву людей – культ, распространенный среди всех народов древности, – был заменен культом жертвоприношения животных лишь с трудом и постепенно. История древности, библейская, как и языческая, подтверждает это мнение. История искушения Авраама, согласно которой ангел немедленно после того, как отказался принять принесение в жертву Исаака, заменил его животным, отражает эту тенденцию. Подобный же смысл можно усмотреть у Эврипида: Артемида взяла Ифигению из яслей для жертвенных животных, и на ее месте появился олень. Но обычай отмирал медленно, и продолжительное время пережитки его еще сохранялись. Их можно найти и в Ветхом Завете (II Самуил 3:27), и в греческой мифологии. Сама Ифигения, после того как исчезла из Авлиды, появляется в Тавриде как жрица Артемиды, которая повелевает принести ей в жертву любого грека, который придет туда. Более длительное время, чем у израильтян и греков, этих одареннейших народов древнего мира, сохранялся этот страшный обычай принесения в жертву людей у других древних народов. – В Индии, в Египте, у древних германцев, равно как и среди семитских народов, принесение в жертву людей было распространенным обычаем. Франки, совершавшие под водительством Теодобарда итальянский поход, приносили в жертву женщин и детей пленных готов, бросая их тела как первые плоды своей победы в По. Мнение, что принесение в жертву людей необходимо для того, чтобы умиротворить гнев Бога, существовало и в более позднем еврейском и христианском обществах, которые расценивали смерть на кресте как жертву искупления. «Безгрешный иногда также является жертвой, – утверждается в Книге Зохар [102], – чтобы искупить грехи других, и потому праведные страдают, чтобы искупить грехи мира». Заклание петуха за каждого мужчину и курицы за каждую женщину в канун Судного дня является пережитком замещения человека животным в качестве жертвы, на что указывает молитва, сопровождающая исполнение этого обычая: «Пусть будет это животное моим искуплением и заменой. Пусть оно умрет, а я буду жить долго и мирно». Точно так, как обычай приносить в жертву животное вытеснило обычай приносить в жертву людей, так обычай жертвоприношения животных был заменен молитвами. Пророки и другие святые песнопевцы [103] упорно добивались этого нововведения. С пророческими обличениями идолопоклонства связана, как правило, критика культа жертвоприношения, которая отождествляет этот культ с идолопоклонством [104]. Ныне, однако, возврат к древнему еврейскому культу жертвоприношения явился бы таким же регрессом, как во времена принесения в жертву животных был бы возврат к принесению в жертву людей. Однако немыслимо также ограничиться заменой жертвоприношения молитвой в случае воскрешения еврейской нации хотя бы потому, что после разрушения Иерусалима в еврейской молитве выражается лишь печаль по поводу гибели и надежда на воскрешение народа. Новая форма культа будет связана с новой формой, в которую облекается возрождение народа.

Примечание IX

Колонизационные движения, как нам отлично известно, не зарождались из чистого энтузиазма, возбуждаемого определенной идеей, но возникали первоначально благодаря определенным требованиям жизни. Они возникают в большинстве случаев в тех странах, гае борьба за существование весьма жестока, и направлены на такие страны, где имеются большие возможности снискать себе средства к существованию. Колонизация, будучи родом массовой мирной миграции вод защитой закона, имеет целью отыскать более щедрую почву для труда и более широкие права. Если бы евреи всех стран с помощью Франции положили начало массовой миграции своих угнетенных братьев на Восток, то это преследовало бы единственную цель: чтобы еврейские колонисты нашли лучшее поле деятельности для снискания средств к существованию и еврейский труд обрел бы по крайней мере такую же защиту закона, какой он пользуется на Западе. Вопрос в том, существуют ли уже на Востоке эти главные предпосылки, необходимые для поселения евреев в этой части света. В настоящее время нет. Пока не может быть и речи о массовой еврейской миграции в Святую страну. Но на Востоке намечаются перемены, и они вновь откроют его для цивилизации, которая некогда пришла с Востока. В результате быстро расширяющейся сети коммуникаций сокращаются расстояния и вместе с ними быстро исчезают различия между западной цивилизацией и восточным варварством. Цивилизация, которая в ходе исторического развития человечества продвигалась с Востока на Запад, начала со времен французской революции свое обратное движение по земному шару. Даже в географическом отношении начинаются изменения в движении жизни, характерные для зрелости; замкнутое движение по кругу пришло на смену центробежному движению прогресса, с одной стороны, и его противоположности, деградации, с другой. Географический центр культуры, который в течение столетий пребывал в мертвящей неподвижности, после того как дал миру свет духа, впервые зажженный здесь и сиявший как божественное откровение, вновь пробудится к жизни. Французский триколор уже водружен в Египте и Сирии, и стих, которым французский поэт почтил сирийскую экспедицию, уже не только поэтический оборот, но пророческое слово.

Уже Наполеон I, который предпринял экспедицию в Египет, и сен-симонисты, один из которых ныне возглавляет строительство Суэцкого канала, признали, сколь важно для современной Франции цивилизовать Восток. Войны, которые Франция вела в Крыму и Италии, были лишь репетициями к решению восточного вопроса. Это решение заключается в примирении западной культуры с древней восточной культурой семитов, которые до нашего времени являлись первозданной, всемирно-исторической типической противоположностью индогерманцам. Эрнест Ренан обратил внимание на эту противоположность, подчеркнув, что семиты обладают способностью пробуждаться вновь из духовной смерти к новой жизни в гораздо большей мере, чем индогерманцы.

После того, как будет завершена работа по прорытию Суэцкого канала, интересы мировой торговли, бесспорно, потребуют создания торговых контор и основания поселений на пути в Индию и Китай, поселений такого рода, чтобы превратить страны, по которым проходит этот путь и которые находятся в состоянии запущенности и анархии, в правовые и культурные государства. Это может произойти лишь в результате предоставления им европейскими державами военной защиты. Дальновидная французская дипломатия с давних пор трудится над тем, чтобы включить Восток в сферу культуры. Правда, зависть, которая отказывается признать за французами их роль освободителей Италии, обвиняет французскую восточную политику в том, что она стремится лишь к завоеваниям и господству. Но французы научились со времени своей великой революции преодолевать дуализм между материальным и идеальным в своей социальной жизни, на что указывает со всей определенностью статья француза, из которой я привел несколько цитат. Материальное не исключает идеального, а идеальное не пустая мечта, но нечто, опирающееся на материальную основу. Человек, взывающий к более высоким интересам, отнюдь не лицемер, если при этом не упускает из виду землю, точно так же, как не пустой мечтатель тот, кто провидит в земных корнях всех человеческих деяний цветы высшего духа.

Разумеется, говоря о еврейских поселениях на Востоке, мы не имеем в виду всеобщей эмиграции западных евреев в страну своих предков. Даже после основания современного еврейского государства большинство евреев, живущих ныне в цивилизованных западных странах, бесспорно останется в них. Западные евреи, которые лишь недавно проложили путь к культуре и достигли почетного общественного положения, не откажутся от своего ценного обретения столь быстро, даже если бы восстановление Иудеи было чем-то большим, чем благочестивым пожеланием. Такого отказа от только что приобретенного невозможно ожидать даже от евреев-патриотов, не говоря уже о большинстве наших «образованных» парвеню, которые так успешно порвали все связи с еврейской семьей и со своими неудачливыми братьями и горды тем, что отвернулись от страданий «народа». Все же это не помешает наиболее благородным среди них проявить интерес к народу, которого они на самом деле не знают, и оказывать ему поддержку в его всемирно-исторической миссии, если у него достанет мужества заявить претензии на свою родину – не только Богу, как было до сих пор, но и людям.

Во все времена евреи, рассеянные по многим странам, чувствовали солидарность с еврейскими центрами и демонстрировали это чувство. Ни один народ не воспринимает с такой остротой, как евреи, где бы они ни находились, – любое движение в духовном нервном средоточии нации. Рассеяние до самых краев света не мешало уже в древности этому замечательному народу принимать участие во всяком национальном начинании, помогать друг другу в счастье и несчастье, вместе нести свою судьбу. Ныне, когда не существует больше непреодолимых расстояний, для еврейского государства не столь существенно, больше или меньше представителей еврейского народа обитает в его пределах. Уже в эпоху существования древнего еврейского государства многие евреи жили за границей. Жидоед Аман мог уже во времена Второго Храма обронить слова, которые и ныне не устают повторять ненавистники евреев: «Есть один народ, разбросанный и рассеянный между народами». Тем не менее, едва ли сейчас можно указать на какой-нибудь народ, часть которого не жила бы в чужих странах либо в качестве иностранцев, либо в качестве натурализованных граждан, стремящихся посвятить себя различнейшим профессиональным занятиям в обществе. – До тех пор, пока нет еврейского государства, принятого в семью цивилизованных народов и признанного европейскими державами, евреи обязательно должны стремиться получить равноправие и натурализоваться, воспользоваться так называемой «эмансипацией» в тех странах, где они живут столетиями, хотя они отнюдь не оставляют надежды на восстановление еврейского государства. Народам, которые больше не пребывают под опекой своих средневековых христианских воителей, не может прийти на ум отказать евреям в правах на том основании, что те остаются верными своему национальному культу, и лишить их уважения, которое безусловно заслуживает их беспримерная верность.

Примечание X

Газета «Ха-маггид», выходящая на древнееврейском языке в Лике (Восточная Пруссия) помещает в своем выпуске от 26 марта сообщение о встрече, состоявшейся в Мельбурне (Австралия) в декабре 1861 г. в присутствии христианских и еврейских нотаблей при большом стечении публики. Президент Лайонс открыл собрание и объявил, что его целью является оказание содействия в деле приобретения евреями земли на горе Сион, где должны быть построены дома для еврейских паломников, что может явиться первым шагом на пути к поселению евреев в стране своих предков. После Лайонса на трибуну поднялся еврейский ученый, речь которого переводилась с древнееврейского на английский язык. Он говорил на ту же тему; его патриотическое выступление было встречено с огромным энтузиазмом и сопровождалось бурными овациями. Затем христианский священник обратился к публике с призывом возродить еврейское государство. «Какой державе, – воскликнул он, – должна достаться в конце концов Святая Земля как наследственный удел? Турции? Она уже в предсмертных судорогах и дни ее сочтены. – Франции? – Россия и Англия воспрепятствуют этому, так же, как Россия и Франция воспрепятствуют английскому господству, а Англия и Франция не допустят господства русских. Никто не должен унаследовать ее, кроме евреев, которые таким образом вступят в свои законные права на землю, обретенную их предками с Божьей помощью». – Наконец, Декан Мельбурнский заявил, что в продолжение многих лет он не уставал повторять своим соотечественникам: придет время, и евреи вернут себе снова страну, которая им обещана и должна им принадлежать. Поэтому он счастлив, что дожил до дня, когда сделан первый шаг на пути осуществления его мечты. И каким бы незначительным ни было это первое начинание, он уверен, что в конце концов оно поведет к достижению великой цели. Подобно первому и второму освобождению евреев из изгнания, третье также будет осуществлено естественным путем, с помощью Бога, и священный долг христиан помочь евреям в их деле.

Затем было решено образовать в Австралии комитет по сбору средств для покупки земли в Святой Стране.

Прежде чем это известие дошло до Восточной Пруссии, в свет вышла третья часть труда рабби Гирша Калишера «אמונה ישרה» («Истинная вера»). Три еврейских авторитета в предисловии к этому изданию солидаризируются с воззрениями рабби Калишера; примечательно, что они совпадают с мнением Декана Мельбурнского о том, что возвращение из третьего изгнания должно произойти естественным путем под покровительством европейских держав и с помощью наших влиятельных соплеменников, которые недаром накопили большие богатства и занимают высокие посты в государстве. «Самое главное сегодня, – замечает автор, – основать компанию для еврейской колонизации Палестины, приобрести землю и подготовить ее для заселения». Для благочестивого еврея нет лучшего приложения сил, – добавляет автор, – чем трудом своим сделать Святую Землю приятной для обитания. В заключение автор пишет:

«Если еще и не настало время милосердия, когда должно помыслить о средствах, необходимых для воздвижения алтаря Господнего на горе Сион, – если мы и далеки еще от надежды на получение фирмана от турецкого султана, – то в наше время, сегодня, может быть полезным совет высокочтимых мужей Израиля – с Божьей помощью они обрели политическое влияние и заняли ведущее положение в финансовом мире, – таких как Монтефиоре, Альберт Кон, Ротшильд, Фульд и других истинных еврейских князей, каких больше не было после падения еврейского царства. Боже храни их! Да создадут они общество для колонизации Святой Страны, «Хеврат Эрец ношавет»! Да объединятся с ними почтенные и состоятельные израильтяне со всех краев земли, евреи, которые любят Священную Страну. Деятельность их может заключаться в следующем:

а) Собирать денежные пожертвования с целью приобретения земельных участков, на которых расположены безлюдные города, поля и виноградники в Священной Стране, дабы обратить пустыню в Ливан, развалины в плодоносные поля и дабы необитаемая, покинутая страна расцвела снова, словно лилия, и приносила бы плоды, как поле, благословенное Господом. Горы, долины, безлюдные города попадут таким образом постепенно во владение общества: оно сможет выпустить акции, которые бесспорно, хотя и не сразу, принесут прибыль.

б) Евреи из России, Польши и Германии должны получать помощь от общества, под руководством опытных лиц обучаться практическому земледелию. Они должны получить во владение сначала безвозмездно небольшие участки земли, пока сами не окажутся в силах, сделав землю плодоносной с помощью общественного капитала, эксплуатировать ее в качестве арендаторов.

в) Наши соплеменники, знакомые с военной службой, должны выполнять полицейские функции, дабы отражать атаки разбойничьих бедуинских банд, утвердить закон и навести порядок в стране.

г) Основать сельскохозяйственную школу, чтобы готовить из еврейских подростков и юношей будущих палестинских земледельцев. Эта школа, в которой могли бы преподаваться также другие науки и искусства, не противоречащие возвышенной цели нашей религии, может быть основана в Палестине или же за границей, во всяком случае, в такой стране, которая (как, например, Франция) производит вино и оливковое масло, – чтобы воспитанники получали подготовку, необходимую для выращивания специальных культур, произрастающих в Палестине.

Господь поможет нам тогда Своей милостью, и мы, каким бы незначительным ни казалось наше начинание, стали бы приобретать все больше и больше земли в Священной Стране, как предсказал нам пророк. Но это начинание должно исходить от нас, в соответствии с приведенными нами доказательствами из Талмуда и Мидраша.